Красный опричник

— Товарищи командиры, прошу прощения. Тут одной женщине места не хватило… какая-то ошибка с билетами. А у вас одна полка не занята. Не разрешите ли…

Кречко с ужасом глянул на Волкова. В его понятии коньяк ну абсолютно не стыковался с женщинами. Предвкушаемое одиночество начало трещать по швам. Волков не обратил никакого внимания на первородный ужас в глазах старшего майора, вскочил и одернул на себе френч.

— Приходько, продолжайте. Иван Михайлович, подберите челюсть. Представьте, что в такой ситуации оказалась ваша жена.

— Боже упаси! — прошептал Кречко. Волков благосклонно кивнул.

— Конечно, мы готовы потесниться. Красная Армия не обижает собственное население, а всячески его защищает.

Проводник извернулся бедрами, скорчил под фуражкой уксусную мину, но промолчал. Старший майор хрюкнул:

— Ну вы и загнули, товарищ комиссар госбезопасности второго ранга, ну вы и загнули, товарищ генерал-инспектор! Маяковский отдыхает рядом с вами.

— Я тоже в юности стихи писал, — признался скромно Волков, — особенно, про всякие там дальние страны и чудесных зверей. Как-то раз мое стихотворение даже в «Пионерской правде» напечатали. Только вот нецензурную лексику многоточием заменили. Идиоты, такие стихи испортили!

Кречко изумленно смотрел на своего разоткровенничавшегося «патрона». Приходько жадно ловил каждое слово, для него Волков был вообще — кумиром, типа Джона Леннона. И впрямь, харизма из нашего Волкова так и перла — словно из рок-звезды конца двадцатого века. Общение с ним было сверхинтересным — это признавал и Берия, и (в узком кругу) даже Иосиф Виссарионович. Он по-особенному строил предложения, беззастенчиво пользовался гиперболами и эпитетами, правильно склонял имена собственные и нарицательные, умело обходил грамматические ловушки. Общение с Волковым было как глоток свежего воздуха, слава богу, в ту пору не было диссидентов — иначе Волков был бы объявлен прозападной версией советского комиссара.

Приходько прекратил нарезать балык и попросил:

— Андрей Константинович, а прочесть можете что-нибудь? Из раннего…

Волков хмыкнул. Да пожалуйста!

ЛЕГЕНДА О САЙМОНЕ

В моем словаре нету слова «Любовь»,В моем словаре только слово «война».А как называть, когда пьют твою кровь

С таким видом, словно жалеют вина.В моем словаре нету слова «Рассвет»,Лишь ночь, да туманы далеких костров,Которые, вот уже тысячу лет,Заслоняют руины родных берегов.И, может, я не понимаю людей,Красивых иллюзий и радужных слов,Но ты мне поверь, что я знаю людей,

Которые там расстреляли любовь.И, если вдруг встретив меня на заре,Ты ждешь, что я радостно крикну «Привет!»То ты извини, но в моем словареТаких выражений давно уже нет.Лишь злоба и подлость, коварство и грех;Мне вслед плюют села и города,Но если однажды услышат мой смех,Пусть знают — я плачу о синих китах.

В моем словаре нету слова «Прощай»,Один лишь небрежный кивок головы.И, может быть, мне и знакома печаль,Но в моем словаре нету слова «Увы».

Последние строчки он дочитывал, стоя лицом к окну, упершись в стол обеими руками и задумчиво глядя на серое здание багажного отделения. Кречко откинулся на стенку купе и полулежал с закрытыми глазами. Как и всякому человеку, далекому от искусства, ему любые стихи были в тягость. Но когда читает начальник — это святое. Приходько сидел на краешке полки и с жадностью внимал. Никто из них не заметил, что уже буквально три минуты в раскрытой двери их купе стоит миловидная женщина лет тридцати пяти и недоуменно вслушивается в строки стихов.

— Кто же автор? — недоуменно воскликнула она, — я очень люблю стихи, но это стихотворение ни разу не слышала. Или оно… из неодобренного? Ой, простите! Здравствуйте, товарищи военные!

— Здравствуйте, товарищ женщина, — как то неловко ответил Кречко. Волков скривился, но выдал не лучше:

— Здравствуйте-здравствуйте. Проходите, не стесняйтесь.