Пролог.

“-Уйди, пап! Прошу, уходи! – давясь слезами, срывая голос и выставляя перед собой руки, я пятилась назад, пытаясь увеличить расстояние между мной и родным отцом, от которого шарахалась сейчас, как от прокаженного.

-Катёнок, тише, прошу, все уже позади. Все хорошо, – заговорчески шепчет отец, медленно подступая ближе ко мне, словно пытается приманить одичавшего зверька. Меня охватывает припадок истерического смеха и сквозь слезы я начала громко хохотать, удивляясь тому, как просто все у моего папы. Всегда все было просто, он решал свои проблемы наплевав на то, что его методы пагубно отбиваются на всей нашей семье, разрушают ее, уничтожают… Мы с мамой стали для отца портретом, как у Дориана Грея. И впитывали в себя все дерьмо, которое совершал мой отец. Мы были искаженным, изуродованным отражением отца, ощущая на себе последствия каждого его действия.

Слишком громкое заявление, сказать родному человеку, который тебя вырастил, который девятнадцать лет столько вкладывал в тебя, что ты его ненавидишь. А сейчас я испытывала смешанные чувства к папе. И одно я могла сказать точно, я была бесконечно разочарована в нем. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь простить ему ту боль, что он причинил мне… Конечно же не без помощи. И пускай действовали они не сообща, и я не знаю, чьей вины в этом всем больше, отцовской или Давида, но они оба подвели меня к краю пропасти…

-Кать, отойди от края, умоляю тебя, – отец опустился передо мной на колени, и столько мольбы в его глазах, столько боли и отчаяния. Я видела, как дрожали его руки, которые он сложил, словно в молитве и поднес к губам. Видела, как он напряжен и парализован страхом. И в какой-то миг я поверила ему… Неужели он способен так беспокоиться за меня и за мою жизнь? Где же ты до этого был, мой герой?

-Подумай о матери, – и после этих слов я снова зашлась в припадке истеричного смеха.

-А ты думал о нас с мамой? Тебя вообще там совесть не сожрала заживо, за все, через что ты заставил нас пройти? – я спорила с отцом, плевала желчью и ядовитыми словами ему в лицо, но в глубине души я понимала, что его слова, именно эти слова о маме, сработали, как кнопка переключателя, что затормозил меня. Да, я кричала, что не боюсь смерти, потому что я уже мертва, потому что меня убил мой родной отец и мужчина, которому я отдала всю себя, которого любила больше жизни. И мне казалось, что лучше захлебнуться в собственной крови, чем задыхаться и захлебываться всей той грязью, в которую меня окунули.