Краткий курс по русской истории

Такия представления существовали в Москве в первой половине XVI века о стране, куда скоро должна была направиться русская колонизация. Подобныя же представления о северной Азии издавна распространены были и в остальной Европе. Если Герберштейн, относясь к ним с недоверием, не находит однакож возможности совершенно отвергнуть их, то писатели XVII века пытаются уже по возможности объяснить эти баснословные разсказы. В Посольском приказе, в Москве, Олеарий говорил с двумя Самоедами, понимавшими по-русски, которых соплеменники их послали к царю московскому с подарками; эти Самоеды передали Олеарию подробности об образе жизни своего племени, и ими он объясняет некоторые баснословные разсказы о северных странах. Разсказы о людях с собачьими головами, покрытых шерстью и т. п., по его мнению, произошли от того, что жители берегов Ледовитаго океана носят особеннаго рода верхнюю одежду из звериных шкур, обращенных шерстью наружу; она закрывает тело с головы до ног и имеет один разрез около шеи; рукавицы пришиваются к рукавам, так что, когда в зимнее время дикарь наденет эту одежду, у него видно только лицо из отверстия около шеи.[62] Подобным образом объясняет Олеарий и басню о северных жителях, умирающих на зиму, применяя объяснение к образу жизни ближайшаго и более известнаго ему племени Самоедов. Они живут в шалашах, построенных наполовину в земле, с отверстием вверху, которое служит им трубой, а в продолжение зимы и дверью, ибо снег совсем засыпает обыкновенный выход. Тогда Самоеды скрываются в своих шалашах, редко вылезая на открытый воздух, и сообщаются между собой подземными ходами, которые они прокапывают от одного шалаша до другого. Такую подземную жизнь они переносят тем легче, что в их стране зимой несколько месяцев продолжается непрерывная ночь. Эта особенность, заключает Олеарий, и послужила основанием басни о народах, умирающих на зиму и оживающих весной.[63] Во второй половине XVII века подобные разсказы считались уже сказками старух, по выражению Мейерберга. Между тем тот же Мейерберг называет Самоедов людьми, которые едят друг друга, хотя Олеарий, на котораго он при этом ссылается, говорит об этом, как о прошедшем, не решаясь признать, чтобы так было и в его время.

[64]

Жилища Самоедов простирались от р. Печоры до Каменнаго или Земного пояса (Севернаго Урала), Вайгачскаго пролива и Татарскаго моря,[65] далее за Урал, по обеим сторонам р. Оби, т. е. занимали две области, Югорию, – между Печорой и устьем Кары, и Обдорию, по Оби.[66]

В Печорской области, кроме Самоедов, живут Папины, около Папинова города. Весь приморский край от Урала до границ Норвегии, с находящимися к северу островами Ледовитаго океана, сделался достоянием географии только со второй половины XVI века, благодаря экспедициям, предпринятым компанией английских купцов для открытия новых стран и рынков.[67] К западу от Белаго моря, по Мурманскому берегу, лежит Лапландия, крайние пункты которой суть Нордкап, Святой Нос (Cape Grace) и Кандалакса. Обитающие на этом пространстве Лопари охотно давали дань чиновникам, посылавшимся сюда из соседних государств Датскаго, Шведскаго и Московскаго: этим средством Лопари надеялись приобресть себе право оставаться в покое от нападений этих государств: так прост и миролюбив этот народ, замечает один из агентов английской компании, описывая Лопарей.[68] В области мурманских Лапландцев главным пунктом служил Вардгуз, далее котораго к западу запрещено было ходить Русским. В Лапонии, принадлежавшей московскому государю, важными в торговом отношении пунктами были Кола и Кегор.

[69] К югу от Лапландии, до пределов Новгородской области простирается Карелия, несколько раз делившаяся и переходившая из рук в руки между двумя соседними государствами.[70] С этой стороны граница между Швецией и Московией около половины XVII века проходила в нескольких милях к югу от Нотебурга.[71]

Граница с Ливонией шла по р. Наров, Чудскому озеру и Пейпусу, далее к югу пролегала по полям недалеко от Печорскаго монастыря (в Псковск. губерн.).[72] Граница с Польшей в XVII веке менялась неоднократно. После смутнаго времени она опять отодвинулась от средняго Днепра ближе к Москве, оставив за собой Смоленск и Северскую область, и только во второй половине XVII века возвратилась на Днепр, захватив сверх Смоленска с Северской областью и восточную половину Малороссии с Киевом. Со стороны Смоленска она шла даже западнее Днепра, именно по небольшой речке за Шкловом.[73]