Кража

— Зоя Павловна, скажите откровенно, почему вы пришли в уголовный розыск сегодня? — Тон, которым он спросил, требовал ответа.

— Хорошо, я отвечу честно. Только… помогите мне! Поможете, если я скажу правду? Оставьте мне мои вещи… Я же во всем себе отказывала, в дом старалась принести…

— Все зависит от того, какой будет правда, — уклончиво ответил Солдатов.

Медвецкая, усевшись поудобнее в кресле, заговорила охотно, уверенно, поглядывая изучающе, словно желая убедиться в том, что Солдатов слушал ее заинтересованно.

Она рассказала о вещах, которые Шахов в последние полгода сдавал в комиссионные магазины по чужим паспортам, об автомобильных приемниках, проданных двум директорам магазинов, о денежном вкладе на две тысячи рублей, который он сделал в пригородную сберегательную кассу. Она говорила быстро, подробно, как бы заранее предвидя возможные вопросы.

Рассказ Медвецкой удручал Солдатова. Он почувствовал глухую тоску: ему было жаль Шахова. Он слушал ее, изредка кивая головой как бы в знак понимания, а сам думал о Шахове, о его нескладной, горькой жизни, которую он после освобождения из колонии полностью отдал вот этой женщине, сидящей сейчас перед ним. Не в том ли причина преступлений Шахова, что вовремя не получил помощи от единственного близкого человека, который должен был ему помочь в жизни. Наверное, не в том дело, что Шахов был судим, а в том, что судьба свела его с Медвецкой. И это было страшно. Глядя на нее, он подумал, что не такой уж точной оказалась его вера в то, что судьбу преступника решает суд и сам преступник. Бывает, что судьба эта зависит и от людей, которые, спасая и самоохраняя себя, всю свою вину перекладывают на них самих. Медвецкая уловила это его мимолетное состояние. По ее лицу тоже пробежала тень сомнения, и она замкнулась на какую-то долю минуты. Но и она тоже справилась с собой.

Солдатова вдруг охватила жалость, жалость… к Шахову!

Он и раньше испытывал чувство жалости к людям, которых, по их же выражению, «упекал за решетку». Но рождалась та жалость не сразу, а позже. Не тогда, когда человек только что сознался и перечувствовал все, а когда он перестрадал и перед судом и перед людьми, испытал то состояние острой оценки и собственной личности, и своих поступков, что по сути и являются самым началом его нравственного исцеления.

А Шахов и не сознался до конца, и не перечувствовал всего, и не начал переоценивать свою собственную жизнь, но вот ведь — возникло у Солдатова это преждевременное чувство искренней жалости к нему.

Почему же возникло?

«Наверное, — подумал Солдатов, — потому, что Медвецкая, не желая расстаться с наворованными Шаховым вещами, как бы усилила те удары судьбы, которые и без того обрушивались на него».

Если бы Медвецкая обо всем рассказала ему для того, чтобы спасти Шахова от его собственной нескладной жизни, поправить и наладить ее, он бы, конечно, увидел бы в ней союзницу и помощницу. Но мотивы ее откровенности открыли ему ту пустоту человеческих отношений, которые всегда вызывали у него растерянность и досаду. Медвецкая рассказывала не для того, чтобы наладить жизнь Шахова, очистить его и себя, не для того, чтобы отторгнуть награбленное и наворованное, она рассказывала для того, чтобы это ворованное спасти, прихватить покрепче, понадежнее. Солдатов еще острее ощутил страшное одиночество Шахова: если его покинул близкий ему человек — кто же с ним остался?..

«Да я же с ним и остался, — вдруг понял Солдатов. — Печально это и смешно. Выходит, теперь я Шахову самый близкий человек. Близкий потому, что никого, кроме меня, у него нет, нет человека, кто бы думал о нем».

Солдатов никогда не позволял себе забывать, что он работник уголовного розыска. Он помнил об этом даже в минуты невольного душевного «расслабления». Знал, что и в этих обстоятельствах должен, несмотря ни на что, защищать людей, интересы закона.

С формальной точки зрения Медвецкая должна была импонировать ему: рассказала о том, что было только ей известно. Но для Солдатова как для юриста всегда были максимально важны мотивы поведения человека, его решений. Что рассказала — хорошо. Во имя чего рассказала? Ему всегда были неприятны люди, начинавшие говорить правду лишь тогда, когда это становилось выгодно им самим.

— Идите домой, Зоя Павловна, — сказал он ей. — Все будет решено по закону.