Кречет. Книги 1-4

Жиль не заставил просить себя дважды. Франция и Англия воевали между собой, и вот уже полтора года как они пускали друг другу кровь при помощи пушечных ядер и абордажных сабель на большей части Атлантического океана, так что корабль, возвращающийся с Антильских островов, был большой редкостью, особенно в Ваннском порту. Большинство этих огромных парусников, что обменивались залпами на всех океанах мира, обыкновенно бросали якорь у пирсов Лорьяна, где располагалась главная контора могущественной Вест-Индской компании, или Нанта, французской столицы торговли черными рабами. Однако арматор де Сент-Пазан, упрямый и независимый, как настоящий потомок древних венетов , всегда считал необходимым, чтобы его корабли, откуда бы они ни пришли, бросали якоря против окон его конторы с маленькими зеленоватыми стеклами, и нигде больше.

Несмотря на туман и холод, довольно сильный для этой части Бретани, — стоял трескучий мороз, — в порту собралось множество народу. Толпа была веселая, над ней звонко раздавались звуки от постукивания сабо друг о друга, ее венчали белые чепцы, похожие на морскую пену в непогоду.

«Сен-Никола» был уже у причала, огромный, пузатый, низко сидящий в тумане реки, как курица в гнезде. Но было похоже, что эта курица вынесла многое. Соль разъела краску его корпуса, паруса, которые тощие матросы убирали, взобравшись на реи, показывая при этом чудеса ловкости, были грязные и заплатанные. Сами матросы с длинными, как у пророков, бородами и блестящими от грязи телами походили более на дикарей, чем на честных сынов древней Бретани.

Тем не менее вид этого убожества, говорящего о перенесенных в плавании лишениях, не мог заглушить радость от триумфального возвращения с трюмами, полными индиго, сахара и драгоценной древесины, которые вскоре превратятся в золотые экю, звенящие на конторках красного дерева, в серебряные монеты, зажатые в мозолистых ладонях, и в удивительные истории, которые станут рассказывать в дыму глиняных трубок в таверне Мамаши Гоз, пропахшей пенистым сидром.

Взобравшись на каменную тумбу, чтобы лучше видеть, юноши смотрели на эту картину, не произнося ни слова, но с горящими от восторга глазами. Первым внезапно заговорил Жан-Пьер.

— Я хочу стать моряком! — бросил он сквозь зубы. — Когда «Сен-Никола» снова уйдет в плавание, я отправлюсь с ним!

Жиль с удивлением обернулся к своему товарищу:

— А я думал, твой отец отдал тебя учиться, чтобы ты стал нотариусом. Говорят, что он копил на это всю жизнь…

— Знаю! Ну что ж… он сохранит свои деньги, которые мне ни к чему. Мне нужно только море.

С самого рождения я видел, как отец строит большие прекрасные корабли, не задумавшись ни разу, под какими небесами они будут плавать. А я хочу увидеть эти небеса! К черту всех нотариусов!

И чтобы лучше показать презрение, которое он питал к профессии нотариуса, Жан-Пьер фыркнул, подобно разъяренному коту. Жиль не сразу ответил ему. Некоторое время он пристально рассматривал веснушчатое лицо своего товарища, его очень светлые глаза, укрытые под густыми бровями, небольшое, но крепко сбитое тело и не смог удержаться от улыбки. Жан-Пьер был скроен совсем не для того, чтобы в тиши кабинета с навощенной мебелью составлять важные бумаги, так же, как и он сам — не для того, чтобы служить обедни и исповедовать старых дев. Внезапно он понял, что похож на этого мальчика, с которым до этого дня не был особенно дружен. Незримой нитью, связавшей их так внезапно, был океан, он соткал эту нить, знакомый и неведомый, о котором они мечтали с самого детства как о рае, полном бурь, запретный для него океан, волнам которого мать не доверила бы его никогда в жизни. Однако, стоя перед этим кораблем, принесшим с собой густые ароматы далеких горизонтов, он отбросил всякую мысль о Мари-Жанне, как если бы даже упоминание о ней оскорбляло славные шрамы этого покорителя бескрайних просторов океана.

— Я тоже, — наконец произнес Жиль, словно какая-то неведомая сила вырвала это признание из глубин его сердца. — Я тоже когда-нибудь уйду в море.

Жан-Пьер усмехнулся в его сторону краешком рта и пожал плечами с чуть приметным презрением.

— Ты? — спросил он. — Да ты еще меньше подходишь для этого дела, чем я! Ты станешь кюре.

Он было принялся хихикать, но Жиль пронзил его таким ледяным взглядом, что тот густо покраснел и озадаченно замолчал.

— Кюре? — произнес Жиль с пугающей мягкостью в голосе. — Запомни, малыш, что я никогда им не стану. Запомни также, что я не желаю, чтобы мне об этом говорили. Ты понял?

— Понял, — согласился собеседник. — Но что же ты сделаешь? Говорят, что твоя мать решила…

— Она действительно решила. Но я, я не хочу…

Я больше не хочу! И я напишу ей сегодня же вечером.

— А что, если она откажется тебя слушать?

Что, если она потребует, чтобы ты опять ходил в коллеж? Ты же знаешь, что она имеет право принудить тебя.

— Тогда я удеру! — был ответ.

Оба замолчали на то время, что им понадобилось, чтобы слезть с тумбы. Теперь все матросы были на берегу, и люди стали расходиться, чтобы вернуться в тепло своих домов или в кабаки.