Кречет. Книги 1-4

Удивленный Жиль поднялся и вышел из класса, сопровождаемый той тишиной, полной ожидания и любопытства, что часто окружает учеников, которым угрожает или великое наказание, или великая слава. Что же касается самого Жиля, то все думали скорее о наказании, поскольку юноша не пользовался особой популярностью.

Ему вменяли в вину помимо незаконного рождения, о чем знали все и что накладывало на него позорное клеймо бастарда, — еще и холодность характера, присущую человеку, намеренно избегающему сближения, тайную гордость за свою незаконную кровь и даже высокомерную манеру держать голову.

Жиль, в свою очередь, тоже спрашивал себя, чего хочет от него аббат Гринн? Последние два месяца он трудился как никогда ранее, что же касается дисциплины, то он вел себя спокойно. Действительно, ни разу после возвращения в коллеж он не побывал в башне «Барбэн».

Ко всему тому, помощник начальника был менее опасен, чем сам начальник, и Жиль с довольно спокойной душой постучал в дверь аббата Гринна.

Почерневшая от времени дубовая дверь отворилась, заскрипев. Аббат Гринн сидел за столом и что-то писал. Когда юноша вошел, он поднял усталые глаза за толстыми очками в железной оправе, едва заметно улыбнулся, затем, не прекращая писать, едва слышным голосом сказал:

— Садитесь, дитя мое! Я буду в вашем распоряжении через секунду.

Слегка удивленный этой улыбкой и приглашением, Жиль присел на краешек стула с плетеным соломенным сиденьем, составлявшего вместе со столом черного дерева, переполненным шкафом для книг и большим испанским распятием на стене всю меблировку. Затем он воспользовался предоставленной ему передышкой, разглядывая своего визави, к которому он, впрочем, всегда испытывал симпатию, поскольку в свои тридцать девять лет аббат Гринн являл собой образ человека серьезного, но без суровости, ученого, но без излишней педантичности и умного, но не упрямого.

Через несколько мгновений аббат Гринн перестал писать, перечел написанное, удовлетворенно откашлялся и положил перо. Затем, взяв лист бумаги со стола и удерживая его у груди обеими руками, он поднял голову и улыбнулся Жилю.

— Я прошу прощения, что заставил вас ждать, — произнес Гринн с вежливостью, как будто обратился к равному. — Но я должен был закончить это письмо, адресованное настоятелю семинарии.

Поскольку юноша ничего не отвечал, Гринн продолжил, слегка помахивая бумагой, которую он держал в руках.

— Мы получили вчера письмо от вашей матери… Вот это письмо!

Жиль напрягся, удивленный и слегка задетый.

— От моей матери? Она написала… сюда?

— Ну да! Вы ведь всегда знали о ее желании, чтобы вы целиком посвятили себя служению Церкви? По причинам, одной ей известным, сегодня она просит нас препроводить вас немедленно в семинарию, чтобы вы смогли приступить к изучению теологии и к подготовке к рукоположению в священники.

В ту же секунду Жиль вскочил со стула. Ему казалось, что он задыхается, как будто все его тело вдруг опутали тяжкие цепи.

— Немедленно?.. Но ведь сейчас только март, и занятия в коллеже еще не окончены… И к тому же…

— Вы завершите ваши занятия в семинарии, и к тому же более серьезным образом, чем это возможно здесь, в коллеже.

— Возможно… Но вопрос вовсе не в этом. Требуя, чтобы я немедленно поступил в семинарию, моя мать превышает свои права.

Теперь напрягся и сам аббат Гринн. Он не привык к подобному агрессивному тону.

— Что вы хотите этим сказать? Разве вы оба не действуете в полном согласии касательно вашего будущего?

— Никоим образом! Она, конечно, никогда не скрывала своего желания увидеть меня в сутане священника, и, когда я был ребенком, я не видел тому никаких препятствий. Прежде всего, потому что я не очень-то понимал, что же это такое, к тому же я желал подражать моему крестному… или моим учителям. Но вот уже год; как я дал понять матери, что не уверен в своем призвании… Два месяца назад я написал ей, чтобы объявить, что я вижу для себя другое будущее. Признаюсь вам, что до сих пор она не ответила на мое письмо.

— Обсуждали вы с ней это прежде?

Жиль с горечью улыбнулся.

— С моей матерью ничего не обсуждают, господин аббат. Мне казалось, что она слушает мои слова, но я не уверен в том, что она их слышала.

Как бы то ни было, я твердо стою на том, что не хочу быть священником и что она не имеет права принуждать меня!

Франсуа Гринн ответил не сразу. В то время, пока его тонкие, пожелтевшие от табака пальцы (курение табака было его единственным грехом) задумчиво вертели письмо Мари-Жанны Гоэло, он внимательно разглядывал юношу. Прямолинейная реакция Жиля не слишком удивила Гринна, поскольку с того момента, как он узнал, что Жиля прочат в священники, он стал исподволь присматриваться к юноше, так что у него появились сомнения в истинности предполагаемого призвания Жиля. Он угадал в нем натуру страстную, иногда неистовую, но скрытную, умеющую выказать самообладание, странное в его возрасте.