Крейсера

Золотой Рог с Владивостоком исчезли за кормою, будто их никогда и не бывало на свете, а на входе в пролив Восточного Босфора Стемман отдал якоря. Этот чудовищный грохот якорных цепей, убегающих на глубину, очень обозлил Иессена.

— Очевидно, — сказал он в сторону, но адресуясь к Стемману, — кое у кого здесь трясутся на плечах эполеты.

Стемман ответил, что туман следует переждать.

— Это у меня эполеты трясутся! Я не знаю, как складывалась ваша карьера, Карл Петрович, но мне эполеты капитана первого ранга достались со скрипом…

Наверное, этого не следовало говорить. Иессен сразу обиделся, осыпав Стеммана досадными упреками:

— Александр Федорович, вы воспитывались во времена «Разбойников», «Герцогов Эдинбургских» и «Русалок», когда скорость в восемь узлов считалась опасной. Между тем англичане не боятся даже в тумане бегать на пятнадцати узлах.

— Я не англичанин, — грустно отвечал Стемман. — Но я вижу, что плывем как мухи в сметане, а за крейсер отвечаю я!

Панафидин заглянул в ходовую рубку.

— Там скандалят, — сказал он со смехом.

— Я слышу, — отвечал штурман. — Александр Федорович прав, а наш адмирал напрасно бравирует лихостью…

Иессен сам вывел «Богатыря» в Амурский залив, негласно отстранив Стеммана от рукоятей командирского телеграфа. Он отработал на телеграфе приказ в машину: дать 15 узлов.

Вода шумно вскипела за бортом, и адмирал сказал:

— Александр Федорович, ведите крейсер сами.

— На такой скорости не поведу.

— Отказываетесь исполнить приказ адмирала?

— Да. Отказываюсь…

Жалко было смотреть на несчастного Стеммана, и в этот момент мичман Панафидин простил ему многое… даже глупое преследование им виолончели. Между тем туман снова сделался непроницаем. Положение же самого адмирала было незавидно. Карл Петрович нервно передвинул рукояти телеграфа:

— Так и быть! Уступаю вам: даю десять узлов.

— Дайте семь, — глухо отозвался Стемман.

— Может, все‑таки вы поведете крейсер?

Стемман перешел на сугубо официальный тон:

— Господин контр‑адмирал, я согласен командовать своим крейсером только в том случае, если вы покинете мостик и перестанете вмешиваться в управление кораблем…

Покидая мостик, Карл Петрович указал на вахту, чтобы за три мили до острова Антипенко изменили курс влево:

— Я буду в низах. Известите меня.

— Есть, — ответили ему штурмана…

Панафидин искоса наблюдал за Стемманом. Время близилось к обеду, и, чтобы остаться верным флотской традиции, они с адмиралом должны быть в кают‑компании как лучшие друзья. Обед был необходим, чтобы замять скандал на мостике. По этой причине Стемман даже не велел сбавить скорость.

— Держите на десяти узлах, — обратился он к штурманам и, спускаясь по трапу, напомнил о повороте влево. — В двенадцать тридцать, за три мили до Антипенко… Ясно?

Шли по счислению (как ходят моряки, когда все небесные и земные ориентиры потеряны, доверяясь лишь показаниям приборов). Панафидин только что принял ходовую вахту, теперь не отводил глаз от картушки компаса, слушал ритмичное пощелкивание лага, не упускал из виду колебания стрелок тахометра, отбивавшего количество оборотов винта…

Рулевой за штурвалом сказал вдруг опасливо:

— Мне‑то что? Я матрос, а вот вам, офицерам…

— Помалкивай, — круто обрезал его Панафидин.

Ровно за три мили до острова Антипенко (в 12.30) старший штурман спустился в кают‑компанию, чтобы продублировать адмиральское «добро» к повороту на левые румбы. Панафидин остался на мостике… Страшный треск, а потом грохот!

— Мина, — не крикнул, а прошептал мичман, и тут же увидел перед собой каменную стенку, на которую с железным хрустом корпуса влезал «Богатырь», сильно раскачиваясь.

Вслед за тем наступила гиблая тишина.

***

В этой тишине раздались рыдания. Приникнув лбом к ледяной броне, громко плакал капитан 1‑го ранга Стемман:

— Я же говорил — нельзя… семь узлов — не больше. А теперь… сколько лет… служил… все прахом! Моя карьера…

К нему, скользя по решеткам мостика, подошел Иессен:

— Александр Федорович, вы не виноваты. Виноват в этом один лишь я и всю вину за аварию беру на себя…

Крейсер всей носовой частью разодранного корпуса прочно сидел на острых камнях. Как назло, только сейчас туман распался, и штурман сразу определил место аварии:

— Мыс Брюса… бухта Славянка… сидим крепко!

Сели так, что нос крейсера свернуло в сторону. Через громадную пробоину вода уже затопляла отсеки, следующие за таранным форпиком. Стемман кричал в амбушюр переговорной трубы, чтобы в машинах не жалели угля и пара:

— Сколько можете… дайте… самый полный назад!