Крейсерова соната

Плужников не молился, но всеми обращенными в небо чувствами, верящей душой и любящим сердцем превратился в световод, соединяющий лазурь небес с безжизненной, лежащей во гробе девочкой. Чувствовал, как жарко ему, как невыносимо расширилось, готовое разорваться, сердце, как несутся сквозь него из небес гудящие громадные силы, унося с собой его жизнь, его кровь и дыхание, переливая их во гроб, где мерцал в голубом луче серебряный хрупкий снежок.

Пол храма колыхнулся. Разом наклонилось в одну сторону пламя свечей. Жарко и сочно замерцали пред иконами лампады. Чей-то голос изрек густое как гром и благоухающее как цветущий лес слово. Девочка шевельнулась во гробе. Посыпались и упали на пол цветы. Открыв глаза, освободила из-под белой накидки руки, села в деревянной лодочке гроба, выпрямив тонкую спину, поправляя белокурые волосы. Было видно, что запястья ее обмотаны белым бинтом.

Раздался тонкий крик изумления и безумного счастья. Это крикнула мать, вырываясь из объятий потрясенного мужа, метнулась к ожившей дочери. Батюшка выронил книгу, отступил и перекрестился. Все, кто был в храме, ахнули, окружили гроб. Девочка стояла в белом платье, чуть потягивалась, улыбалась, как улыбаются проснувшиеся, вставшие в кроватке дети. Ее белое как мел личико наполнялось нежным, словно лепестки яблони, румянцем.

- Чудо!.. Великое чудо!.. - раздавалось вокруг Плужникова. А он, почти лишенный чувств, опустошенный, держась за церковные стены, пошел к выходу - на воздух, в студеный осенний день, где в холодном солнце стояло безлистое дерево, и ссорились нищенки, брел от церкви по проспекту, заметил, что запястья у него в порезах, из них сочится кровь, падает каплями на асфальт. На ногах, под брюками, тоже горели порезы. В башмаках было жарко от крови.

В церкви появилась растрепанная седовласая женщина, в обносках, в мужских, на босу ногу, ботинках, обращалась к народу:

- Русский Праведник совершил великое чудо!.. Пришел в Москву Русский праведник нам во спасение!.. Он беса гонит и Москву спасает!.. Мне бес матку съел, но я его выхаркала!.. Здесь был Русский Праведник!.. Слышите, воздух цветущими липами пахнет!.. Слышите, колокола сами собой звонят!..

На колокольне, вход на которую был заперт, запели колокола. В воздухе заблагоухало медом, как если бы голое, стоящее перед церковью дерево оделось цветами и в них гудели сладкие пчелы.

Запинаясь, запахиваясь в рубище, Нинель бежала по проспекту, глядя на кровавую росу, старалась по красным, разбрызганным на асфальте каплям разыскать Русского Праведника.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Плинтус был поражен известием о гибели Мэра, который упал в огне, как подбитый в московском небе "Хейнкель". Гипофиз, орган тайноведения, поведал Плинтусу, что сбил его Модельер, и предательство Мэра, которым тот хотел откупиться, выдавая с головой Плинтуса, лишь приблизило смерть. Мэра хоронили на Луне, где с некоторых пор стали погребать лучших людей России. На похороны в Море Дождей съехались несчетное множество воров в законе, лидеров организованных преступных группировок, валютных проституток, тележурналистов с ТВЦ, азербайджанских магнатов, чеченских банкиров, московских татов, знаменитых певцов и артистов, строителей канализации, держателей автопарковок, защитников русского Крыма. Вокруг свеженасыпанной могилы Мэра столпились такое количество людей в черном, что с земли это выглядело, как лунное затмение. Наблюдая по телевидению церемонию похорон, установление могильной плиты с эпитафией: "Ты на земле прожил с большим размахом и обернулся лунным прахом", - Плинтус на всякий случай решил превратиться в улитку, скукожился, спрятался в хрупкий завиток ракушки, прилип к тыльной стороне капустного листа и затаился, неделями сидел недвижно, боясь, что его достанет клюв какой-нибудь прожорливой птицы. Но постепенно, когда отшумели на Луне поминки и осела могила из пепельного лунного туфа, Плинтус вознамерился покинуть убежище.

Сначала из нежной ракушки высунулись крохотные чутки рожки с капельками клея на концах, пощупали ближнее пространство, убеждаясь, что угроза отсутствует, с помощью ультразвука осмотрели более дальнюю окрестность, но и там не таилась опасность. Вслед за рожками выглянул язычок слизистой плоти, который переливался как нефтяная пленка. Язычок увеличивался, набухал, покрывался розовыми пузырями, ярко-зелеными складками, золотистыми вздутиями. Это был знаменитый зоб Плинтуса, который всегда шел впереди, прокладывая ему дорогу. Зоб стал огромным, вывалился, словно огромный ком пластилина, и вслед за ним, прилепившись горлом, показался его обладатель. Небольшого роста, в чалме, с пухлым животиком, удобно поместившимся в нетесном корсете, с разновеликими ногами в прекрасной ортопедической обуви.