«Мы полагаем, что истинной причиной отстранения Генерального прокурора Российской Федерации от должности является то, что Ю. И. Скуратов начал активное расследование уголовных дел о коррупции, в том числе в отношении самых высоких должностных лиц.
Накануне Ю. И. Скуратовым был передан Президенту Российской Федерации список российских граждан, имеющих огромные вклады в зарубежных банках. Среди них фигурируют лица, занимавшие и занимающие ответственные посты в структурах государственного аппарата.
Учитывая антиконституционный характер Указа Президента Российской Федерации № 415, дестабилизирующего политическую ситуацию, наносящую существенный вред состоянию борьбы с коррупцией, мы обращаемся к членам Совета Федерации с просьбой незамедлительно собраться на пленарное заседание и дать оценку данному Указу, а также принять меры по ограждению Генерального прокурора Российской Федерации и подчиненных ему прокуроров от грубых нападок и разнузданной кампании клеветы и шельмования.
Государственная дума считает необходимым продолжение Генеральным прокурором Российской Федерации Ю. И. Скуратовым исполнения своих конституционных полномочий».
Несмотря на все происки Кремля и колоссальное давление на депутатов, Государственная дума поддержала меня. Я получил возможность немного перевести дыхание.
Но отдыхать мне не пришлось, поскольку ситуация с каждым днем все больше накалялась.
В том, что причастных к коррупции кремлевских и других высокопоставленных чиновников, проходящих, в частности, по делу «Мабетекса», начнут выгораживать сразу же, как только я буду отстранен от дел, сомнений не было. Но то, что делать это будут некогда близкие мне по работе люди, я не ожидал.
Одной из последних бумаг, что я подписал, покидая свой кабинет, был документ, о котором впоследствии много говорили в прессе. В нем я предложил комплекс мер по возврату российских денег, незаконно вывезенных за рубеж. Выступая по НТВ, я сказал об этом документе, адресованном Совету Федерации. Такое же письмо я направил и Президенту России.
Однако документ в Совет Федерации не поступил. Его задержал мой заместитель Юрий Чайка. И только когда начался шум, Чайка перепугался, извлек документ из-под сукна, приложил к нему свое сопроводительное письмо — это произошло уже 6 апреля, через две с половиной недели, — и отправил в Совет Федерации.
Заседание Совета Федерации, на котором уже в третий раз намечалось рассмотрение моего вопроса, все откладывалось: чувствуя уязвимость своих позиций, Администрация Президента все это время «обрабатывала» сенаторов. В конце концов заседание с начала месяца перенесли на 21–22 апреля. В ходе подготовки к нему мне пришлось встретиться с председателем Комитета по конституционному законодательству Сергеем Собяниным. Без обиняков он сказал мне:
— Юрий Ильич, есть два варианта действий. Первый — вступить в длительную фазу выяснения отношений с Администрацией Президента. Конечный результат этого неясен. Второй — вы уходите по собственному желанию.
Я ответил:
— Не исключаю ни первого, ни второго варианта. За место свое я не держусь.
Я действительно не исключал своего ухода, но чем дальше, тем яснее становилось, что как только это произойдет, на мое место тут же сядет человек из породы «Чего изволите-с?» и будет заглядывать в рот президентской семье. А я хотел, чтобы в мое кресло сел порядочный человек, способный продолжить борьбу с ворьем и коррупционерами.
В те же дни у меня состоялась встреча с мэром Москвы Юрием Лужковым. Ему я тоже сказал, что очень важно, чтобы мое место занял достойный человек. На это Лужков ответил, что руководство Администрации Президента вышло на него с просьбой: «Уговорите Скуратова уйти. Мы готовы поддержать кандидатуру, которую он назовет. Только пусть уходит!»
— Это меня устраивает, — сказал я.
— Кого вы видите на своем месте? — спросил Лужков.
— Пономарева.