Кремлевский опекун

– Не скажите. Как раз вопросами зарубежных наследований наши спецслужбы всегда занимались активно. Как, кстати, и западные. Довольно выигрышная штука. Причем и когда наследники, как говорится, уже у тебя на промокашке. И когда их не оказывается вовсе.

– Никогда об этом не задумывался. Мне лично никто наследства не оставлял ни за рубежом, ни здесь, на родине. Я вот оставил сдуру. Но это к делу не относится. И вообще я был уверен, что этими вопросами занимается исключительно Инюрколлегия. Постоянно читал объявления в рубрике «Инюрколлегия разыскивает». Их регулярно печатали в «Известиях» очень мелким шрифтом. Ой, вспомнил! Был у меня когда-то давно приятель. Все ждал, когда на него свалится наследство. У него какая-то прабабка, седьмая вода на киселе, вроде жила в Америке.

– Ну и как, дождался? – поинтересовался Мацкевич.

– Не знаю, может, до сих пор ждет, – усмехнулся Духон в усы. – Не понимаю, какой смысл мечтать о мифическом наследстве? Разве не разумнее рассчитывать на себя, на свои силы?

– К сожалению, все мы воспитаны на мифах. Такой в нашей стране стиль мышления. Одни всегда завидовали Иванушке-дурачку, обтиравшему бока на теплой печи, другие, уверовав в абстрактные идеалы, как по щучьему веленью, скопом отправлялись строить БАМ. Третьи мечтали стать космонавтами и все ждали, когда их призовут под знамена космоса. Бедные люди…

– Это точно, – грустно подтвердил банкир, который сполна испил чашу надежд возведения замков на песке. – Однако не спешите никого осуждать. Эта вера – результат искренности, наивности. Люди безоглядно верят в то, что им говорят. Увидите, как все изменится, когда мы камня на камне не оставим от нелепых обвинений.

– Вы о чем? – удивленно спросил Мацкевич.

– О чем можно думать еще? О суде, конечно. А мы все о каких-то наследствах, – охотно пояснил Духон.

Они подъехали к воротам «Никольской слободы».

Глава 17

Тайник

Убаюкивающий стук колес сменился беспорядочной дробью. Поезд нервно побежал по стрелкам и, не останавливаясь, миновал какую-то станцию. В окне промелькнули пустой перрон и небольшое здание вокзала, выкрашенное в желтый цвет. Названия Багрянский не успел разглядеть и посмотрел на часы – если верить расписанию, маяться в поезде оставалось недолго. Лев нетерпеливо забарабанил пальцами по откидному столику.

Тащиться в Ростов на перекладных из самого Ашхабада, как предлагал Пьер Тьерри перед возвращением в Москву, было выше всяких сил. Багрянский решил, что не выдержит подобной пытки – уж лучше пусть его выследят, если для кого-то этот вояж представляет интерес, в чем он очень сомневался. Политикой тут и не пахнет, а кому сегодня нужна всеми забытая графиня, пусть даже с противоречивой и запутанной судьбой? Вон, Романовы зачастили в Россию, как будто вот-вот вернутся на родину, и то никого это не удивляет.

Одним словом, Лев на свой страх и риск сел в поезд с его вонючими туалетами и грязными вагонами и вот наконец подъезжает. Настроение несколько улучшилось. Поезд глубоко вздохнул, заскрипел тормозами и медленно вкатился на станцию.

После долгой и утомительной дороги Лев достаточно бодро выскочил из вагона, и, не позволяя себе заглядываться на статных, ядреных ростовчанок, быстро вышел на привокзальную площадь и стал ловить такси.

Ехать в гостиницу было рано, так как по старой памяти он знал, что раньше полудня его не поселят. Поэтому не обремененный вещами журналист решил не тянуть и немедленно приступить к поискам следов.

– Одиннадцатая линия?.. – задумчиво и многозначительно спросил водитель такси, когда журналист сел на заднее сиденье. – Так это вам в Нахичевань…

У Багрянского, который с пронумерованными улицами до сих пор сталкивался лишь на Манхэттене в Нью-Йорке, предполагаемый адрес дочери графини Орловой изначально вызвал подозрение. Он почемуто ассоциировался с неким трамвайным маршрутом. Но тут Лев решил, что таксист его попросту дурачит.

– Какой Нахичевань? Я ж вроде в Ростове, а не в Азербайджане?

– Не волнуйся, папаша! В Азербайджан нам ехать не придется. У нас тут свой Нахичевань, преимущественно армянский. Только вот… – Таксист замялся.

– Что еще?

– Как платить будете, папаша?

– Не волнуйся, не обижу! Тоже мне, сынок…

– Что ж, тогда понеслись! – Разом повеселев, таксист резко тронул машину с места.

Они объехали площадь и свернули на проспект. Багрянский с видимым удовольствием вспоминал давно знакомый и давно забытый южный город. Впереди выросло здание театра немыслимо жуткой архитектуры, тяжеловесное как трактор. Интересно, что хотел заявить архитектор столь выразительным решением? Показать, что советское драматическое искусство преданно и бескорыстно служит трудовому народу, которому даже в театре привычнее чувствовать себя, как в тракторе? Или, напротив, скрытно намекнуть на то, что советское искусство своими тяжелыми гусеницами может вполне реалистично проехаться по неугодному творчеству? Впрочем, здание театра быстро осталось позади вместе с еще не так давно казавшимся незыблемым методом социалистического реализма.