Крепость

— Ты что, Петька, опечалился? Да, такого человека, как Роза Моисеевна, поискать! Она в людях хотела зажечь огонь разума! Она ведь из породы Дон Кихотов. Всегда жила ради людей. Ты должен на всю жизнь запомнить, что ты ее внук! А от смерти никому не спастись, — по-своему истолковал Каюрский перемену его лица.

А Петя подумал, что утром ему почудилось перед бабушкиной дверью что-то, но он побоялся войти. Хотя надо было: тогда бы в школу не пошел и избежал бы сегодняшнего кошмара.

— Ты отвлекись, — продолжал утешать его Каюрский. — Поведай лучше, что за собрание у вас было? Мне там двое не понравились: со змеиным лицом, что на тебя вякнул, и второй, узкоглазый такой и широкоплечий, что с милиционером сидел.

Жизнь Петина менялась. Бабушка умерла, и оказалось, что нечто важное из его жизни вынули, какую-то защиту убрали. Но какую — понять он не мог. Он подумал, что даже физикой теперь заниматься не сумеет. Каюрский погладил его по голове. Надо было отвечать. Запинаясь, Петя сказал, что парень, сидевший рядом с милиционером, бросил булыжник в окно, мимо которого они сейчас проходили, и попал в голову отца их учителя. Тот сейчас в больнице. О своем участии в этой истории он умолчал, не представляя, как все это изложить, и труся, что и Каюрский не разберется и осудит его.

— Значит, преступник у вас в классе завелся, — констатировал приезжий. — Плохо дело. Вот эту всю шваль и дрянь потом к нам в Сибирь шлют. Хотя у нас и своих сволочей хватает. Я-то подзабыл уже, что и в Москве в этом смысле погано. Кстати, сегодня утром в доме, что напротив вашего, полно милиции было…

«Саша Барсикова», — мелькнуло в голове у Пети. И в этой ситуации он чего-то струсил, не решился рассказать никому о записке. Он безусловно был уверен, что милиция по этому поводу приезжала.

А Каюрский вдруг прервал свою речь:

— О, погоди-ка!

Он неожиданно зашагал к киоску, в котором торговали газировкой, сигаретами, мороженным. На переменах ребята сюда бегали покупать по мере надобности сигареты. Через минуту сибиряк вернулся, держа в руке два эскимо.

— На, — протянул он одно Пете. — У нас в Сибири эскимо не делают. Зато молоко на палках продают.

— Как то есть молоко на палках? — не понял Петя, невольно отвлекаясь от своих мыслей.

— А так, — Каюрский откусил большой кусок мороженого! — Зимой, конечно. Заливают бабы молоко в кастрюлю, палку стоймя ставят туда — и на мороз. Потом этот смерзшийся кругляш достают. И таким же именно образом еще раз, и еще раз. Потом эти чурки молочные на телегу — и на рынок. У меня сестра в Иркутске этим занималась. Не слыхал про такое? Чего в жизни не бывает?..

— Не могу, — сказал Петя и выбросил эскимо в урну. Казалось, что холодные кусочки мороженного, проваливаясь в его заледенелые внутренности, добавляют туда морозу.

— Да Петька же! — воскликнул Каюрский. — Жизнь — штука непростая. Часто получается, чего не ожидал. Человек живет себе живет, а с

ним ни с того ни с сего что-то происходит. Все надо уметь пережить. Хотя, согласен, именно бывают события трудно переносимые. Когда у меня отец помер, когда меня от преподавания отстранили, я переживал. Но не поддался слабости. Человек сильней судьбы. У тебя бабушка умерла, это горько, но надо потерпеть. Конечно, когда хулиган старику голову камнем разбил, или, как в доме напротив вашего, квартиру ограбили, старуху и ее внучку связали, а над внучкой еще и поглумились, — вот с этими всеми силами надо бороться. И себя в борьбе не щадить. А смерть от старости — дело природное. Тут ничего не попишешь. Только вот Ленина Карловна все равно очень переживает. Ты с ней, Петька, повнимательней будь.

Последние слова Петя услышал, как сквозь зажатые уши. Квартиру ограбили, над внучкой поглумились, старуху связали — вот что он уловил. Его колотило: угадал он про Сашу Барсикову! Он плохо понимал, что дальше говорил Каюрский. «Значит, это и на самом деле возможно. Прийти, надругаться, ограбить — это не просто моя фантазия! Это возможно». Сжимая зубы, чтобы не стучать ими, Петя стал, думать о Крепости, которую он создаст для себя в будущем, могучую и неприступную. С высокими толстыми стенами, крепкими башнями, рвом вокруг стены, подъемными мостами, а на случай если кто предаст, — какая-нибудь Саша Барсикова! — и крепость возьмут враги, он сумеет уйти тайными подземными ходами, тоннелями, как во французском кино «Парижские тайны» или романе Виктора Гюго «Девяносто третий год». «Эль кастильо!», что значит по-испански «крепость», вспомнил он бабушкины случайные уроки.

Подошел трамвай. Петя и его спутник еле влезли. Вагон был набит, и пришлось стоять. Не стесняясь присутствием десятков чужих людей в трамвае, Каюрский продолжал разглагольствовать:

— Я все думаю, откуда эта шпана и нечисть берется. Вряд ли от социальных условий. В одной и той же среде — есть хорошие люди, а есть злодеи…

— Бога забыли, — пробурчал сидевший перед ними плотный, толстощекий, с поросячьим лицом мужичонка.