Крепость Ангела

Впервые за двадцать лет я вникал в опус Всеволода с чрезвычайным интересом — не художественным, а криминальным, хотя ничего «криминального» в нем не было. Как, впрочем, и сюжета. Монолог (сумбурный и выспренний) души, трепещущей между тьмою и светом. Банально, да, но искренно, как молитва. В конце, понятное дело, демонизм преодолевается страданием и искуплением смертью. В общем, «исповедь сына века», облаченная, как теперь принято, в христианские одежды. Однако очень любопытны и многозначительны детали — намеки на какую-то конкретную тайну. Во-первых, он зачем-то переменил название. Далее — дух соблазняющий, по образу евангельского искушения Спасителя: земная власть, все царства мира… но не на «высокой горе» (по первоисточнику), а в «белом дворце», на «пустынном берегу» (как это ночью мне воображалось — «к златознойному солнцу, к белопенному морю, вечноцветущему саду»). Упоминается и некая средневековая крепость, где у входа, на каменном мосту через Тибр, встретил он давнего друга — надо думать, меня у Дома Ангела — с его «легкомысленной музой», которая вдруг покидает «поэта праздного» (повеяло незабвенным Пушкиным) ради героя поэмы. Искушение любовью. Герой торжествует, почти завладев третьим компонентом соблазна — «сакральным знанием». Однако в конце все рушится: любовь оказалась иллюзией, власть богатства эфемерна, высшее (низшее) знание опасно. Прозрение приходит к нему на руинах «пепелища предков», истребленного метафизическим огнем. Который пощадил одну каменную стену с фреской — перевернутым «адским прообразом» православной Троицы. Герой испил пурпурного зелья из золотой чаши и вошел в круг «погребенных». То есть все содержание поэмы и есть его посмертная молитва.

Мои выводы (ежели снять покров романтической риторики): искушающим духом («серным душком») попахивает наш иностранный родственник (белый дворец на берегу, пир с «гражданином мира» и римские атрибуты в целом); Наташа обманула его ожидания; ускользающая власть денег — дутая «империя» биржевика, не исключено, дала трещину. В общем, есть причины наложить на себя руки, тем более и «пепелище предков» досталось «поэту праздному».

И все-таки он этого не сделал, мой брат, самоубийцы цветистых поэм не пишут, он бы боролся до победного конца. Его убил я. Так какой же дух меня-то кружит, черт подери! — воскликнул и я в порыве риторики и внезапно понял: все правильно, я ищу его, добиваюсь истины, какой бы страшной она ни была.

* * *

Младший персонал банка, в составе трех человек, торжественно вознес меня в лифте наверх, препроводил в главный кабинет и разыскал менеджера по рекламе.

— На какую приманку поймал вас с патроном Паоло Опочини?

— О чем ты?

— Ну, Петр, смелее! Что-то такое изысканное, иностранное, а? Ротари-клуб, Мальтийский орден…

Он засмеялся.

— Эк тебя, Родь, заносит!

— Нормально. Наши ведьмы и верховные коммунисты уже давно вступили, давно рыцари.

Словно стойкий подпольщик, Петр не дрогнул.

— Так вот, дружок. Сейчас ты мне выдашь римский телефончик моего дядюшки — хочу побеседовать с ним о ваших шалостях.

Молчание.

— Побереги мое время, а? Ведь все равно узнаю, переписка шла через Евгения, ты сам признался. — Я вгляделся в непроницаемое лицо. — А бумаги, должно быть, уничтожены… Но не все, Петр! Ты не догадался обыскать кабинет Всеволода, домашний кабинет.

Наконец он выдавил:

— Что тебе сказал Евгений?

— Он не успел, его отравили, тело спрятали…

— Этот ваш родовой склеп вызывает содрогание, — признался Петр, тут же улыбнулся — шучу, мол, — закурил, откинулся на спинку кресла.

— В принципе ты угадал, Родя, молодец. Под поручительство Опочини Всеволод вступил в один элитарный клуб для мультимиллионеров. Ну, престижный, космополитический.

— А ты?

— Какой я «мульти»? Просто был его доверенным лицом.

— Но почему все так подпольно?

— Закрытое общество, понимаешь? При вступлении дается обет молчания.

— Обет молчания?

— Ну, я говорю с иронией, конечно.

— Скорее со страхом. Каковы же цели?

— Гуманитарные, экологические… в тайные, если они есть, меня не посвящали. Тут замешаны большие капиталы, Родя, лучше держаться подальше.

— Тогда объясни: какого черта ты украл рукопись, которую вам читал Всеволод?

— Ничего я не крал!

— Ну горничная по твоему распоряжению. — Я почувствовал, что попал в точку, и добавил вскользь: — Мы с ней сегодня разговаривали.

Петр поморщился, заговорил осторожно, подбирая слова:

— Меня потрясло самоубийство друга… и именно после чтения поэмы. Захотелось вникнуть в его переживания, тем более что мы не слышали концовку.

— А зачем ты уничтожил итальянскую переписку?

— По просьбе Паоло. Естественно, он не хотел быть замешанным в громкий скандал.

— Хорошо. Мне нужен окончательный вариант. Где он?

— А по какому, собственно, праву…

— По праву наследника. Или и его Паоло потребовал уничтожить?

— Да, он попросил.

— Вот, значит, как тебя смерть друга потрясла… И к чему такие предосторожности? О мультимиллионерах и капиталах в поэме нет ни слова. Нет никаких имен. Про место действия я догадался по косвенным намекам — и только потому, что сам был в то время в Италии.