Крепость (ЛП)

Стою как вкопанный: столько много света! Шум голосов, смех и автомобили по обеим сторонам улицы — что все это значит? У генерала темно, но автомобили…? В свете фонаря перед домом, вижу ярко освещенную дверь веранды со множеством окрашенных в белое перекладин и маленькими квадратными стеклами. Тут же слышу их мелкое дребезжание. Чертовы французы, проносится у меня в голове. Могли бы давно научиться так вставлять стекла как нужно — на замазку. Но что же происходит в доме? Шум голосов вдруг смолкает: словно обрубили. Что-то хлопнуло пару раз. И вдруг через открытые окна раздался многоголосый, гремящий смех. До меня дошло: эти громкие хлопки раздались из огня горевшего в камине. Удивило то. Что часовой не стал стрелять в ответ, а вдруг будто удвоился. Теперь уже два человека взволновано говорили о чем-то, указывая на меня. Вероятно, их здорово озадачило то, что я неподвижно стоял в изумлении перед дверями, ведущими на террасу. Ну, давай! Приказываю себе и отжимаю ручку в виде летящей птицы вниз. Господи! Что за беспорядок? Стулья лежат вверх тормашками. Еще пара тяжелых шагов и я вдруг высвечен как на сцене. Театр дураков! Все неподвижно смотрят на меня и так зачарованно, будто я должен немедленно прочитать им стихотворение. Неужели комендатура отдала мой дом, за то время что я был в походе, другим? Что это за рожи? Почему они вылупились на меня как на чудо какое-то? На рукавах кителей замечаю вдруг массивные золотом шитые кольца. Два больших, шириной в ладонь, на предплечье и еще одно, узкое, рядом с каждым из них. Прямо золотой дождь из одной тучи! Контр-адмирал? Или вице-адмирал? Никогда не мог правильно расставить их друг за другом. Сначала вице, а потом контр? Или наоборот? Четыре узких нашивки — это капитан первого ранга. Так. А четыре узких по два раза … А… Приветствовать! Зайдя, я должен был сразу поприветствовать присутствующих! Я с усилием вытягиваюсь и подношу правую руку к козырьку фуражки. А что теперь? Следует ли мне отступить, пробормотать извинения и изобразить дело так, словно я заглянул сюда по ошибке? Почему никто не кивает в ответ? Лица, обращенные ко мне, вижу между вазами с цветами лишь как бледные пятна между вазами с цветами. Но надо как-то действовать дальше. Я не собираюсь торчать на месте под этими взглядами словно столб. Однако все мои члены не повинуются мне, словно я потерял над ними полный контроль. Должно быть, здесь собралась вся элита наших ВМС. Таких больших зверей я еще никогда не видел вместе в одной куче. Не только здесь в Ла Бауле, но и в Париже. Голубая кровь, сливки флота, разряженные и отлакированные, сидят словно истуканы. Смотрят на меня и молчат. А я стою в своей потрепанной форме и оцепенело смотрю на фигуры сидящие вокруг словно в паноптикуме и ничего не понимаю.

Месье Бьёк, булочник, уставился на меня из глубины кухни в зал, а мать Симоны замерла в дверях кухни с подносом: она хорошо вписывается в этот театр абсурда: подсвеченные голубым волосы, напряженные лица…. Она видит меня и резко разворачивается на своих высоких каблуках, а в этот момент как по заказу начинается визг и скулеж! Это обе наши собаки, словно бешеные подскакивают ко мне, приветствуя, и лижут лицо своими шершавыми языками. Они просто визжат от радости!

Нет, я не ошибся. Это действительно мой дом. Кер Биби — наш с Симоной дом. Но где же Симона? Все это время никто из сидевших за столом не пошевелился. Они лишь в оцепенении вылупились на меня. Меня так и подмывает идти дальше, вверх по лестнице, до которой всего пара шагов. Поднимаю левую руку, словно указывая направление вперед, но рука словно налита свинцом. Парусиновая сумка в правой руке стала словно в два раза тяжелее. В этот момент замечаю какое-то существо в дверях кухни, словно призрак, в темно-красном бархате, отороченном кружевным ярко-белым воротником, лежащим на плечах. В руке эта призрачная фигурка держит сияющее серебром ведерко для шампанского. Наши взгляды встречаются…

Это Симона! Незнакомая мне Симона с высоко заколотыми волосами и кричащим цветом ярко-красного рта, словно персонаж на сцене играющий некое чудище. Стою остолбеневший и жду, когда же этот призрак исчезнет. Как сквозь туман слышу: «Bonsoir! Bien retourne?»

В голове вихрем проносится мысль: Что за представление здесь устроила Симона? Симона в этом своем бордово-красном бархате: красное — цвет любви, черное — цвет смерти. У меня вдруг перехватывает дыхание, словно кто-то невидимый дал под дых.

На лестнице я спотыкаюсь. Собаки, словно взбесившись, хватают меня за ноги: не желая отпустить, а льнут ко мне, прося поиграть с ними. На своей спине, буквально физически ощущаю взгляды, которые как кинжалы вонзаются в меня, однако тягостное молчание за столом не нарушается ни единым словом. А может у меня просто что-то со слухом? Сейчас бы к месту была какая-нибудь музыкальная пауза.

Вместо музыки я слышу звонкий колокольчик голоса Симоны. Я уже наверху, но отчетливо слышу каждое ее слово: