Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

В первые десять дней телефоны Совета по эвакуации надрывались от звонков – из наркоматов спрашивали об отправке. В. П. Зотов, нарком пищевой промышленности, сознавая, что под угрозой оказались ключевые пищевые комбинаты, просил Совет по эвакуации вывезти наиболее ценное оборудование из самых опасных регионов[77]. Но обращение Зотова конкурировало с отчаянными просьбами других предприятий[78]

. Телефонная связь часто прерывалась, и Совет по эвакуации не мог дозвониться до ответственных работников в прифронтовых зонах. Уполномоченному Наркомата судостроительной промышленности пришлось лично ехать на север, в Кандалакшу, город, расположенный вдоль железной дороги, соединяющей Москву и Мурманск, поскольку из‐за сломанной телефонной линии дозвониться до Москвы было невозможно, а с момента, когда были получены распоряжения об эвакуации, из Кандалакши не поступало никаких сведений. В Кандалакше располагался крупный алюминиевый завод, а также «Североникель», комбинат по производству никеля, находившиеся в ведении НКВД и использовавшие труд заключенных. Сотрудникам НКВД удалось коротко известить Совет по эвакуации, что заводы сейчас в процессе погрузки и вскоре последует подробный письменный отчет[79].

Четкого общегосударственного плана эвакуации и возобновления работы предприятий по-прежнему не существовало. Красная армия отчаянно нуждалась в танках, боеприпасах, огнестрельном оружии и снаряжении, поэтому правительство неохотно шло на демонтаж оборонных предприятий, если им не грозила непосредственная опасность. Например, с ленинградского завода «Красный выборжец», выпускавшего боеприпасы, только половину рабочих и оборудования эвакуировали на Урал, а оставшиеся цеха продолжали работать на нужды фронта[80]

. Дубровин позднее вспоминал, что в 1941 году Красной армии так не хватало боеприпасов и оружия, что заводам приходилось работать до последнего момента: «Наряду с этим нужно было своевременно подготовить оборудование промышленных объектов к демонтажу и эвакуации, которую приходилось часто осуществлять под артиллерийским обстрелом и вражескими бомбардировками»[81].

Когда речь не шла об оборонной промышленности, правительству лучше удавалось заблаговременно принять меры. Уже в первые недели войны оно приняло решение вывезти из Москвы большинство наркоматов и других государственных учреждений[82]

. Такой шаг, отчасти обусловленный риском бомбардировок, гарантировал, что руководство страны и экономика продолжат функционировать, даже если бы столица пострадала от разрушений или была оккупирована. Однако упреждающие меры лишь задним числом казались дальновидными. Порой местная администрация противилась заблаговременной эвакуации, видя в ней признак паникерства. Так, Совет по эвакуации распорядился о демонтаже электростанций 3 июля, но Ленгорсовет проигнорировал распоряжение и не позволил Наркомату электростанций отключать электричество без прямого указания Совнаркома[83].

Паника и смятение

Летом 1941 года немцы быстро занимали один город за другим. Шквал отчаянных телеграмм, сообщений и сводок от военачальников, партработников и рядовых граждан хлынул в адрес Сталина, Георгия Маленкова и других партийных руководителей. Директива от 29 июня предписывала местным советам и партийным организациям проявлять «смелость, инициативу и сметку». Однако Большой террор 1935–1939 годов приучил к иным правилам выживания: не принимать решений без письменных распоряжений начальства, прерывать общение со всеми, кто находится под подозрением, и заблаговременно доносить на других, чтобы обезопасить себя[84]. Подобные стратегии не способствовали развитию инициативы и солидарности, необходимых для формирования единого, сильного сопротивления. Политическое управление Красной армии (ПУ РККА) регулярно сообщало ЦК последние новости о политической и военной обстановке на фронте, а рядовые граждане и партийные активисты тоже считали своим долгом «сообщать»[85]. Наблюдая панику и смятение, они просили Сталина и ЦК наказать виновных и восстановить порядок. Иных, впрочем, в условиях отсутствия военного и административного руководства заботило не столько наказание, сколько желание получить хоть какие-то инструкции.