Крепостной остывающих мест

El condor paso. Где же ты, душа любви и нищеты,

василеостровская дева —

лимитчица? Должно быть, там, где полночь хлещет по листам

платана мокрым снегом. Древо,

обряд языческий творя с нетвёрдым мёдом января,

к земле склоняется спросонок,

и в визге дворницких лопат часы глухие плохо спят,

скрипя зубами шестерёнок.

Четырёхструнная, сыграй, пообещай мне страшный рай,

булавку в мышце, мраз по коже…

Зачем кондор, чужой орёл, свою голубку поборол,

взыскуя музыки, не схожей

ни с чем? Где ты? Где мы с тобой? Сквозь купол чёрный, ледяной,

разрезанный, как бы живая

жизнь, льётся бездна, звёзд полна, где наши тени дотемна

молчат, мой Бог, не узнавая

друг друга, где разведено моё привычное вино

водой и солью; плещут перья

разбойника чилийских Анд, ценой всего в один талант,

в один обол, в одно похмелье…

«Сникнет ярость, выйдет дерзость…»

Сникнет ярость, выйдет дерзость,

а взамен придёт

небогатая поверхность

подмосковных вод.

Эти омуты да ивы,

как пастух – овец,

созерцает терпеливо

сумрачный мудрец.

Он ни слова не уронит,

потерял он счёт

дням, и мир потусторонний

перед ним течёт.

То пескарь при виде щуки

вздрагивает вдруг,

и воздел бы к небу руки —

только нету рук,

то пупырчатая жаба

выглянув на свет,

воспарить душой могла бы,

только крыльев нет.

Позабудь про долю рабью,

про свои года.

Тёплой праздничною рябью

морщится вода —

это дар, твой дар убогой,

ускользает он

водомеркой босоногой

по ручью времён.

«Власть слова! Неужели, братия?..»

Власть слова! Неужели, братия?

Пир полуправды – или лжи?

Я, если честно, без понятия,

и ты попробуй, докажи

одну из этих максим, выторгуй

отсрочку бедную, ожог

лизни – не выпевом, так каторгой

ещё расплатишься, дружок.

И мне, рождённому в фекальную

эпоху, хочется сказать:

прощай, страна моя печальная,

прости, единственная мать.

Я отдал всё тебе, я на зелёный стол

всё выложил, и ныне сам

с ума сошёл от той влюблённости,

от преданности небесам.

Не так ли, утерев невольную

слезу, в каморке тёмной встарь

читала сторожиха школьная

роман «Как закалялась сталь»

и, поражаясь прозе кованой,

в советский погружалась сон,

написанный – нет, окольцованный —

орденоносным мертвецом.

«Доцент бежал быстрее ланей…»