Крещение

— Недокур, вы чего ж немца-то из коридора не выбросите?

— Не марать же рук до еды. Там еще трое или четверо, — сказал Недокур, подходя к Охватову. — Один даже газеткой рыло себе накрыл: культурно, так сказать, умер. Покушайте, товарищ младший лейтенант. Только оно керосином отдает.

Охватов все еще испытывал неловкость и краснел, оттого что Недокур, сослуживец и товарищ, непривычно называет его на «вы» и навеличивает по званию. Благо, что темно. Охватов взял сало.

— Вот здесь еще консервированный горох, целые стручки. Ничего на гарнир к мясному, — говорит Козырев и подает открытую банку взводному.

Охватов ест сало и забивает рот горохом, пьет из банки противную солоновато-сладкую жидкость.

Недокур размышляет вслух:

— Отрежет нас здесь немец — будьте уверены. Залезли мы ему под шкуру.

— Да, аппендикс классический, — поддерживает его Козырев.

— Уйти бы нам отсюда, товарищ младший лейтенант, — предлагает Недокур.

— Сегодня уйти, а завтра снова брать кровью?

— Тоже вариант не из лучших, — заключает Козырев.

— Вот-вот, — соглашается Недокур, — куда ни кинь — везде клин. «Катюш» бы сюда да танков — расчихвостили бы мы этот городишко в пух и прах.

В подвале раздаются голоса, а вскоре и шаги по коридору — в большую половину входят Алланазаров и Абалкин. Они принесли по ящику гранат и патронов. Запыхались. Абалкин поставил свой ящик на ребро к простенку и сел.

— Там заместитель командира полка капитан Филипенко интересовался нашими делами.

Слова Абалкина никого не коснулись.

— А насчет жратвы не порадуешь? — спросил Недокур.

— Писарь Пряжкин сказал, что нашему взводу принесет сам.

— Вот это уже хорошо. Толковый ты человек, Абалкин. Надо и впредь посылать тебя за боеприпасами.

Абалкин всячески отбрыкивался, чтобы не ходить за патронами, и подтрунивание Недокура рассердило его, но он не знает, что сказать.

— Псиной у вас тут пахнет.

— До тебя вроде ничем не пахло.

Охватов взял с собой Козырева, и они спустились в ход сообщения, повернули налево и вышли в противотанковый ров, по скосу которого была протоптана неширокая тропа — по ней можно было выйти в тыл немецкой обороны. Но там, где-то у шоссе, тропа, конечно, перекрыта нашими и немецкими пулеметами, нашими и немецкими постами. У самой воды, в нише, спрятался боец Рафил Кулиджан. Утомленный тяжелыми сутками, он, вероятно, дремал и, услышав близко от себя шаги, закричал чересчур громко:

— Кто ходит?

— Ты же спал, Рафил Кулиджан.

— Спал не спал, товарищ командир. — Кулиджан поправил на голове свою серую смушковую шапку, которую сохранил из дому и очень дорожил ею, умолк виновато.

— Если ты, Кулиджан, еще уснешь, я застрелю тебя. Понял или не понял?

— Как не понял, — покорно ответил боец, и Охватов, приглядевшись к нему, заметил, как испуганно хлопали его ресницы.

Они проверили все посты, а на обратном пути насобирали пустых банок и раскидали их по тропе и при входе в траншею. Когда проходили мимо Кулиджана, боец попросил:

— Ходи часто, товарищ командир. Часто ходи.