Крещение

— Просят подвезти, товарищ полковник, — сказал шофер.

Вперед вышагнул рослый боец с нижней губой совочком и следом от ордена Красной Звезды на вылинявшей гимнастерке.

— До Больших Колодцев нам, товарищ полковник. Притомились после легкой лазаретной жизни.

— Почему не с маршевой ротой?

— В свою дивизию хотим, товарищ полковник. Торопимся к наступлению.

— А когда оно будет?

— Да, говорят, уж скоро.

— Посажу я вас, а на первом же контрольно-пропускном пункте вас ссадят, а мне дадут нагоняй.

— В свою дивизию охота.

Это «в свою дивизию охота» подействовало на полковника неотразимо. «Своя часть — для солдата родной дом. В своей роте и воюется лучше», — одобрительно подумал Заварухин и согласился:

— Так и быть, залезай. Да, а откуда же вам известно, что ваша дивизия в Больших Колодцах?

Боец с губой совочком, взявший было свой мешок и скатку, чтобы забросить их в кузов, повернулся к полковнику:

— Дивизионного инженера встретили, товарищ полковник. Он тоже на грузовой и взять нас хотел, да некуда — скобы везет — одно и то же, что на зубьях бороны ехать.

— Ну полезай.

Боец с губой совочком забросил свои вещи в кузов, а сам, усиленно работая локтями, побежал к реке и очень скоро вернулся босиком — сапоги и выстиранные портянки нес в руках. Усаживаясь в кузове, говорил товарищам:

— И вы бы, славяне, постирались. На ветру мигом высохнет. Я, ребята, когда в чистых портянках, так мне, ей-богу, блазнится, будто дома я и в горнице, сказать, по половикам похаживаю. Похаживаю, а баба моя вроде пироги из печи вынимает.

— Опять за свое, опять за пироги, — запротестовал чем-то обиженный голос. — Ты меня в лазарете едва не угробил этой дразнилкой.

— Вы что госпиталь-то лазаретом наворачиваете? — спросил третий, и солдат с губой совочком рассудительно пояснил:

— Ты, долгоносенький, вникай в слово, и все тебе обрисуется. Госпиталь — это государство питает тебя. А раз уж питает, значит, досыта. А мы с Кирюхой пока лечились, ни разу вдосталь не едывали. Без малого Лазаря пели — вот тебе и лазарет. Кирюха, сходи постирайся, говорю. Успеешь еще. Эко ты, брат, какой теплый.

— Пока теплый, слава богу, — согласился Кирюха и закашлял с хрипом и свистом.

Заварухин сел в кабину, чтобы скрыться от палящего солнца. Обе дверцы были распахнуты, и тянуло сквознячком. Бойцы, обрадованные оказией, возбужденно переговаривались.Кирюха, осилив кашель, часто цвыркая слюной через зубы, судачил:

— Войска буровит — несметно. Трудное будет наступление, судить надо.

— Что ж трудное-то?

— А ты разуй глаза и погляди, кто идет. Одна ж пехота-матушка. А где наши танки, артиллерия? И самолетов не видно, А у него эвон их, что комарья над болотом.

— Погоди, будет тебе белка, будет и свисток, — обнадежил боец с губой совочком. — А как ты смотришь на скобы? На что-то же их везут?

— Шофер, с инженером-то едет, сказывал, будто везет эти скобы для днепровских переправ. Так верить ему? Ты ему поверишь?

И боец с губой совочком тоже усомнился:

— А и впрямь не дал бы он нам укорот.

— Ох и язычок у вас с Кирюхой, чтоб вас, — укорот.

— Словечко, верно, самодельное. Ну и дадут, а на Днепре-то все равно будем.

— На то и войско собрано, — согласился и Кирюха. — Быть надо. Без этого не обойтись.