Крещение Руси. От язычества к христианству

Андрей учил в Синопе, на южном берегу Понта, и пришел в Корсунь — Херсонес (главный город Византии в Крыму, много значивший для Руси). Там он узнал, что близко расположено днепровское устье, и решил отправиться в Рим по Днепру. Дойдя до днепровских гор, апостол предрек благодать Божию, которая воссияет на этих горах, и грядущую славу Киева с его церквами. Андрей воздвиг крест на горе, где должен был возникнуть Киев, и пошел дальше к словенам, где ныне стоит Новгород. Там он увидел местный обычай мытья в бане, где люди хлещутся вениками. Через варягов апостол добрался до Рима, где рассказал о том, кого учил и что видел. Более всего апостола поразил обычай «Словенской земли»:

«Видел бани деревянные, и натопят их сильно, и разденутся и будут наги, и обольются квасом кожевенным, и поднимут на себя прутья молодые и бьют себя сами, и до. того себя добьют, что едва вылезут, чуть живые, и обольются водою студеною, и только так оживут. И творят это постоянно, никем же не мучимые, но сами себя мучат, и то творят омовенье себе, но не мученье»[2]

.

Этнографические наблюдения апостола, переданные русским летописцем, породили немало интерпретаций. Чаще всего предполагали, что в рассказе о новгородской бане следует видеть издевку киевского автора над чуждым ему северно-русским обычаем: действительно, южная народная традиция не знает парной бани, да и бани как отдельного строения вообще. Но в этнографическом описании нет никакого осуждения или насмешки; более того, собственно в «Деяниях Андрея» присутствует мотив посещения апостолом бани — что естественно для человека, получившего античное воспитание. Правда, и в бане апостол изгонял бесов из одержимых. Но главный подвиг, который приписывают апостолу его деяния, — это проповедь в страшных варварских краях, на севере античной ойкумены, где, по древним легендам, обитали не только скифы или тавроскифы (как византийцы называли русских), но и людоеды. Даже Херсонес, древний греческий город в Юго-Западном Крыму, согласно греческому «Похвальному слову»[3]

апостолу Андрею, расположен в Скифии, а его жители «проводят жизнь по-варварски и неразборчиво», они любят «во всем ложь, в вере нетверды по сей день»… Апостол воздвиг и крест, правда, не на киевских горах и даже не в Херсонесе, а в более цивилизованном Хараксе в малоазиатской Пафлагонии. Летописец использовал мотивы деяний апостола, и этнографический мотив парной бани был особенно важен для него, ибо должен был подтвердить достоверность происходящего.

Летописец добился своего — благочестивой легенде о его путешествии по пути из варяг в греки верили до недавнего времени.

Споры о реальности апостольской миссии на Руси начались еще в древности. Составители древнейших сводов, предшествовавших «Повести временных лет», утверждали, что в русской земле «не беша апостоли ходили». Однако сам византийский император Михаил VII Дука написал в конце XI в. письмо своему родственнику киевскому князю Всеволоду (чье крещальное имя было Андрей), сыну Ярослава Мудрого и внуку Владимира, крестившего Русь, в котором говорилось о «согласии в божественном обряде» (ведь Русь приняла христианство по греческому — византийскому обряду) и о том, что император узнал «из священных книг и достоверных историй, что наши государства Русь и Византия оба имеют один некий источник и корень, и что одно и то же спасительное слово было распространено в обоих, что одни и те же самовидцы божественного таинства и вещатели провозгласили в них слово Евангелия»[4]. «Самовидец божественного таинства» не назван здесь по имени, но сама церковная деятельность Всеволода Ярославина свидетельствовала, о ком идет речь: в 1086 г. князь заложил церковь Св. Андрея в Киеве и основал там монастырь. В отчине Всеволода Переяславле также была построена церковь Св. Андрея.