Крещенные кровью

– Видать, нагулялся, голубь! – прозвучал как гром среди ясного неба противный голос Ивашки Сафронова, и он собственной персоной вышел из-за дерева. – Я тута мимо проходил, да вот тебя углядел. Ну так што, на «корабль» потопали? А?

– Ты што, за мною доглядывать решил? – ухмыльнулся Аверьян, чувствуя облегчение. – Мыслишь, што с «корабля» тваво эдак вот возьму и утеку?

– Што я мыслил, пущай при мне и остается, голубь, – сказал Ивашка, подходя ближе и беря Аверьяна за руку. – Айда в обрат, Аверьяша. Семью понаведывать светлым днем сходишь, а не как вор ночкой темной! Хошь без нас, один ступай, неволить не станем. И ешо хочу сказать – не стыдися ты нас, горюшко луковое. Поверь на слово, што к весне ужо мы будем жить в сытости и достатке, всем на зависть!

– Сумлеваюсь я в том, – вздохнул Аверьян и поплелся с опущенной головой за Ивашкой.

– А ты не сумлевайся, голубь. Весна-красна придет, и сам все увидишь…

* * *

Весна наступила не сразу и не так быстро, как хотелось бы.

Предприимчивый Ивашка сумел за короткий срок привлечь на свою сторону нескольких зажиточных одиноких горожан, торговавших на рынке и возжелавших «праведной жизни и Царствия Небесного». Он умело убеждал новых адептов в правильности выбранного пути.

В общине существовал порядок, согласно которому одному скопцу наследует другой. Таким образом, ценой оскопления сектант вступал в круг богатых наследников и вполне мог по прошествии лет разбогатеть. Большую роль тут играла человеческая жадность, которой умело манипулировал Ивашка, разжигая ее в сердцах вербуемых сектантов. «И на семью не надо тратиться, – разъяснял он сомневающимся, – а энто немалая выгода и экономия! И мирские греховодные соблазны – совсем ничто по сравнению со всеобщим радением!»

По Бузулуку поползли фантастические слухи о появлении богатой секты. Стали появляться желающие приобрести благосостояние ценой утраты «детородных уд». И все же заманивали к скопцам большей частью уговорами, подкупом, а то и попросту забирали детей у обнищавших до крайности родителей.

Ивашка Сафронов был неоспоримым лидером. Под руководством кормчего скопцы отремонтировали большой дом Егора Мехельсона и приспособили его и под жилье, и под монастырь. Самого хозяина оскопили и сделали рабом секты. Сафронов так прочистил ему мозги, что тот стал предан как пес. И потому Ивашка назначил Егора хранителем скопческого общака.

Однажды в полдень Сафронов позвал к себе Аверьяна. Они спустились в подвал, где уже находился Егор Мехельсон, изучавший какие-то бумаги.

– Ну што, голубок, весна вон пришла, – сказал Ивашка, загадочно улыбаясь и кивая Аверьяну на скамью. – Токо погляди, как подвал мы обустроили? Любая церковь православная позавидует!

– Завидовать уже некому, – вздохнул Мехельсон, отрываясь от изучения бумаг. – Все церкви сейчас закрываются. Синагоги и мечети, как я слышал, тоже закрытию и сносу подлежат!

– Зато нас нихто не коснется, – убедительно заявил Ивашка. – Наш корабль никакому антихристу не по зубам!

Аверьян с интересом осмотрел подвал, в который не заходил последнюю неделю. Помещение было просто не узнать! В нем имелось все кроме ненужных икон. Лавки, столы, чистенькие скатерти, выбеленные стены.

– Чаво молчишь? – услышал Аверьян возглас Сафронова. – Я ж те говорил, што к весне все сладится. Говорил?

– Христу спасибо. Забот не ведаем.

– Пожалуйста, – ответил Ивашка на «спасибо» – Токо вот… – Он внимательно глянул на Аверьяна. – А ты пошто семью свою не навещаешь? Ужо стоко времени мы в городе твоем, а ты… Али не заботит тебя боля житие жинки и детишек?

Напоминание о семье заставило вздрогнуть, но Аверьян быстро взял себя в руки. Первоначальное напряжение от приглашения в молельный подвал угасло. Единственное, на что Калачев сейчас уповал, так это на подходящую причину, чтобы окончить неприятный разговор и уйти.

Он давно уже тайно ненавидел Ивашку, сделавшего из него безропотного калеку, но не мог открыто противопоставить себя «Христу» скопцов, так как был одним из них и в отдалении от «корабля» жизнь свою уже не мыслил. Аверьян будто попал в замкнутый круг. Он переставал чувствовать себя убогим, только когда впадал в экстаз…

– Жинка моя померла, а робятишек забрали сродственники, – солгал Аверьян, так как не желал видеть Стешу и сыновей в числе адептов секты.

– И ты зрил воочию супружницу мертвой? – прищурился Ивашка, не отрывая от его лица изучающего взгляда.

– Я зрил ееную могилу на кладбищах. А двери и ставни избы нашей гвоздями зараз заколочены.

– А про детей откель прознал? – допытывался Сафронов. – Можа, с кем из сродственников об них судачил?

– С соседом встренулись, – снова соврал Аверьян. – Он мне и про супружницу, и про деток все обсказал.

– Соболезную тебе, голубь, – вздохнул театрально Ивашка. – Нынче некогда, а завтра… завтра всей общиною на кладбище сходим и память супружнице твоей, безвременно помершей, всем обществом почтим!

Аверьян побледнел. Он испугался. Ему не хотелось прослыть среди сектантов лгуном и быть презираемым.