Крест и полумесяц

— Владыка! Как видишь, мост будет стоить свыше двух миллионов серебряных монет; это только то, что придется раздать янычарам, — не считая денег, затраченных на строительные материалы, и других расходов. Но дорогой мой отец Хосреф всем своим имуществом отвечает за то, что обещания мои будут выполнены, я же, не имея никаких богатств, с радостью отдам в залог ту часть наследства, которую получу после его смерти. Судя по тому, что творится снаружи, янычары уже начинают проявлять легкое нетерпение, и потому я прошу тебя, господин мой, немедленно повели выплатить из своей казны обещанное мной вознаграждение, а мы с отцом охотно вручим тебе долговую расписку на эту сумму; я же постараюсь все вернуть тебе, если только ты позволишь мне взяться за какие-нибудь доходные строительные работы.

Услышав эти слова, Хосреф-паша изменился в лице, резко оттолкнул от себя Синана и закричал:

— Это правда, я действительно признал его своим сыном, но он обманом вкрался мне в доверие! Я не могу отвечать всем своим имуществом за поступки безумца! Наоборот, я немедленно прикажу отрубить ему голову!

Не обращая внимания на султана, старик замахнулся, чтобы ударить Синана, но, к счастью, не успел этого сделать, ибо в тот же миг в голове у Хосрефа-паши лопнула вена, лицо его побагровело, и он без чувств рухнул на пол.

Это ужасное событие, несомненно, спасло нас, ибо султан успел опомниться от первого потрясения, которое тоже испытал после слов Синана Строителя; доказав свое истинное благородство, Сулейман ограничился лишь тем, что заметил:

— Боюсь, что, еще не дойдя до Буды, я уже стану нищим. Но нам надо благодарить Аллаха хотя бы за то, что Синан Строитель не обещал янычарам луну с неба в награду за труды.

Великий визирь Ибрагим расхохотался, и даже сам султан улыбнулся, после чего повелел казначею выплатить янычарам деньги, обещанные Синаном. Сам зодчий получил дивно расшитый мешочек с тысячей золотых дукатов, а ближайшие помощники Синана — суммы поменьше.

Султан каждому воздал по заслугам. Мне досталось десять золотых, а Антти — сто, да еще прекрасный новый тюрбан, украшенный перьями; я вовсе не завидовал брату, хотя мне показалось, что султан распределяет свои милости весьма странно.

Но самые богатые подарки получил Хосреф-паша, ибо султан совершенно справедливо рассудил, что старик блестяще справился со своим делом, найдя для выполнения трудной работы именно такого человека, как нужно. Дары эти весьма способствовали выздоровлению Хосрефа, хотя еще долгое время он не мог членораздельно говорить и лишь взглядом давал понять, чего хочет. Синан же Строитель толковал эти немые приказы так, как ему было удобнее.

4

Назавтра войска уже двинулись маршем по венгерским равнинам. Разными дорогами шли турецкие отряды к Мохачу[6], городу, у которого избранный венграми королем Янош Сапойаи[7]должен был присоединиться со своей армией к султану.

Мы с Синаном путешествовали в нашем паланкине, следуя вдоль берега Дуная, по которому плыла флотилия из восьмисот судов, везших пушки, порох, ядра, провиант и осадные орудия вверх по реке.

После многодневного марша через лесные чащи и размокшие, поросшие тростником придунайские луга мы подошли наконец и мрачному полю боя, где три года назад решалась судьба Венгрии.

Странное ощущение — нелепости быстротечной жизни человеческой и тщеты любой политики — охватило меня, когда мы с Синаном двигались по этой жуткой равнине, усеянной людскими черепами и костями; венгерские или турецкие, они ничем не отличались друг от друга. И одновременно я почувствовал острую боль при мысли о чудесных соборах и веселых христианских городах, с башен которых хриплые голоса муэдзинов, возможно, будут скоро созывать правоверных на молитву.

Память предков, кровные узы и вера, в которой я вырос, связывали меня с далекими землями Запада, которые, пребывая в вечной вражде, сами копали себе могилу. Но от людей, павших под Мохачем, меня отличало страстное желание жить — пусть и в изменившихся условиях; и мне ничуть не хотелось умирать за веру, приносившую такие плоды, которые обрекали ее же саму на гибель.

Султан тоже прибыл на поле боя под Мохачем, чтобы окинуть взглядом место своей величайшей победы; на следующий день здесь должна была состояться торжественная встреча Сулеймана с королем Сапойаи.

Когда назавтра мы возвращались с Антти после утреннего омовения и намаза с берега Дуная, то к своему изумлению столкнулись в лагере с господином Гритти; пьяный в дым, он брел мимо шатров, держась руками за голову. Увидев нас, господин Гритти кинулся ко мне, крепко меня обнял и воскликнул:

— О Боже, господин де Карваял, не знаешь ли ты случайно, где в этом чертовом лагере можно найти бочонок вина, чтобы опохмелиться, и милых женщин, которые размяли бы мне тело и снова сделали бы меня человеком? Через несколько часов мы с братом моим, Яношем, должны предстать перед султаном, чтобы напомнить владыке о жирном куске венгерских земель, которые он обещал мне за мои заслуги.