Крест мертвых богов

– Босая потому что, вот и холодно, – пробормотал Руслан, стараясь не смотреть на стройные ножки. Ребенок же, и свидетельница, и у Эльзы ноги лучше, и вообще, нечего.

– Тетя сказала, что вы со мной поговорить захотите. Вам ведь нужно? Только я почти ничего не знаю. Вы проходите.

Темно, плотные шторы не пускают внутрь комнаты свет. Наполненное тенями и полутенями пространство кажется живым и неприязненным, оно пахнет хлоркой и резкой, сладкой туалетной водой.

– Вон туда садитесь, – велела Аня. – А я в кресло. Удобно будет. А зачем вы про собак спрашивали?

– Подслушивала?

– Подслушивала, – не стала отрицать девочка. – А иначе как я узнаю, что она задумала?

– Кто?

– Тетка. Это ведь она Ваську… даже если не сама, то заказала. А теперь меня закажет, только не сразу, потому что это будет подозрительно.

– Ваша тетя вас любит.

– Притворяется, – Анечка фыркнула. – Приехала в Москву из своего задрыпинска, устроилась на всем готовом, мамину комнату заняла, одежду ее носит, украшения. Дачу продала, думаете, чтоб Ваську вытащить? Да это половина денег только, а вторую на себя потратила.

Она верила в то, что говорила, светловолосая красивая девочка Аня, и переубеждать ее было бесполезно.

– Мне вечно морали читает, курить плохо, пить плохо, подружки – бляди и водиться с ними нельзя… тусоваться тоже нельзя… шмоток нормальных не допросишься, вечно покупает мрак какой-то. Надо мной все смеются, монашкой называют. А кто на меня в таком прикиде посмотрит? Ни в один клубешник приличный не пойти… да я повешусь скоро от такой жизни. И Ваську вечно доставала, учись, учись… – Анечка скорчила рожицу. – А вчера вообще скандал был, орали – мрак, у меня даже голова разболелась. Васька сказал тетке, что в шестнадцать он уже сам может, без опеки, и, следовательно, пусть она валит в свой задрыпинск, а нас в покое оставит. Что он к юристу пойдет и в суд подаст, если она и дальше со всякой фигней приставать будет. Хоть раз у него мозгов на что-то хватило, а вечером, значит, Ваське позвонили, он и ушел, дверью хлопнув.

– Кто позвонил?

– Да я разве знаю. Баба какая-то вроде… хотя не уверена. – Анечка прикусила губу. – Может, и не баба. Васька еще сказал что-то типа «ну ты и сука, деньги жмешь, договаривались по-другому». Я его даже спросила, про какие деньги речь идет, а он послал подальше. Говорю же, психованный Васька был. И Марика он побил не потому, что тот еврей, а потому, что ко мне подкатывался, цветы припер… а радости мне с тех цветов, лучше б мобилу нормальную подарил, у меня модель отстойная, на люди показываться стыдно. А Ваську, я говорю, тетка заказала, сто пудов – она. И… если надо, я и на суде повторю. Ведь должно же быть по справедливости…

Милая улыбка, ядовитая красота… белые волосы и черные глаза, яд кураре в сахарной глазури. В кого она такая? Или Руслан слишком старый стал, не понимает чего-то? Анечка, ободренная молчанием, поднялась, подошла, присела рядышком и нежно прошептала:

– А хотите, я вообще все, что надо, скажу? Свидетелем буду… вам же нужно раскрывать преступления?

– Нужно, – от нее пахло кокосовым молоком и ванилью, к горлу подкатил комок тошноты. Убраться из этой квартиры, и побыстрее.

– Вот и хорошо, – теплая ладошка легла на руку. – Я вам помогу. А для начала давайте с вами познакомимся? Как вас зовут?

Не то чтобы я следовал совету Харыгина, скорее само место службы да и общество неуравновешенного, легко впадающего в ярость Никиты предполагало некоторую осторожность. Вообще жизнь моя окончательно раскололась на две половины, одна из которых, почитаемая мною за светлую, проходила в двух комнатах дома на улице Ленинской, бывшей – Кузнечной, а другая – в двухэтажном здании, где разместился полпред Озерцов. Обе эти жизни были в равной степени болезненны и мучительны, но изменить что-либо было выше моих сил.

Я пытался заговаривать с Оксаной, объяснять что-то насчет разности миров, восприятий и положения, убеждая ее, что иметь со мной связь в данный момент по меньшей мере неблагоразумно, по большей же – опасно. Оксана не удостаивала меня ответом, Никита же, стоило заговорить о том, что ему следовало бы подыскать другого секретаря, рассмеялся.