Крестьяне

— Эх, господин хороший, — воскликнул старик. — Я так плохо понимаю по-французски, что, если вам угодно, спрошу у вас свои деньги по-бургундски, лишь бы они попали ко мне в карман, мне все едино, буду разговаривать хоть по-латыни: latinus, latina, latinum. Ведь эту же цену вы сами мне давали сегодня утром. А ваши денежки у меня отобрали мои же собственные детки, уж я плакал по ним, плакал, покуда шел сюда. Спросите Шарля... Не срамить же их из-за десяти франков, не тащить же их в суд за плутни... Как заведется у меня несколько су, так они беспременно их у меня вытащат, угостят вином... Разве легко, когда приходится идти за стаканчиком вина к чужим людям, а не к родной дочери? Вот они, теперешние детки! Этого только мы от революции и дождались! Все для детей, а отцов хоть и вовсе не надо! Нет, Муша я по-другому воспитываю, — он меня любит, пострел! — сказал он, дав легкий шлепок своему внуку.

— Мне кажется, вы готовите из него такого же воришку, как и все здешние жители, — сказал Сибиле. — Ведь дня не пройдет, чтоб он чего-нибудь не напакостил.

— Эх, господин Сибиле, у него совесть поспокойнее вашей. Бедный мальчонка! Что он возьмет-то? Немножко травки. Оно лучше, нежели душить человека! Понятно, он еще не знает, как вы, арифметики, не умеет вычитать, складывать и умножать... Ух, и вредите же вы нам! Рассказываете, будто мы шайка разбойников. От вас и пошла рознь между вот ими, нашим барином, человеком честным, и между нами, тоже честными людьми... Нету честнее нашего края! Ну, скажите на милость, какие у нас доходы? Мы с Мушем почитай что нагишом ходим! А уж на каких мягких перинах спим!.. Каждое утро умыты росой. Разве только кто позарится на воздух, которым мы дышим, да на солнышко, что нас пригревает, а то, право, уж и не знаю, что с нас взять! Богатый ворует сидя дома возле печки, — так оно много спокойней, чем подбирать, что валяется где-то в лесу. Для господина Гобертена нет ни стражников, ни лесников, а поглядите-ка на него: пришел сюда гол как сокол, а теперь нажил два миллиона. Долго ли сказать: «Воры!» А вот уже скоро пятнадцать годов, как дядя Гербе, суланжский сборщик податей, объездив деревни, в самую темноту отправляется со своей кассой домой, а никто с него и двух лиаров не стребовал... Что-то не похоже это на воровскую страну! Что-то мы с воровства не богатеем! Ну-ка, скажите, кто из нас — мы или вы, буржуа, — может жить, ничего не делая?

— Если бы вы работали, то и у вас был бы обеспеченный доход, — промолвил кюре. — Бог благословляет труд.

— Не стану вам перечить, господин аббат, вы ученей меня и, может статься, разъясните мне это дело. Ну, вот я тут весь перед вами — лентяй, бездельник, пьяница, никудышный дядя Фуршон... Кое-чему я учился, образования понюхал, побывал в фермерах, а потом пришла беда, и вот не сумел я поправиться... Ну какая же разница между мной и таким славным, таким честным дядей Низроном, семидесятилетним стариком виноградарем, — он мне ровесник — шестьдесят годов копался он в земле, вставал ни свет ни заря на работу; у него и тело крепче железа, и душа чище чистого! Богаче он меня, что ли? Пешина, его внучка, — в служанках у жены Мишо, а Муш, мой мальчонка, — свободен, как ветер! И выходит, бедняге Низрону за хорошие дела и мне за дурные одна награда. Он и не знает, что такое стаканчик вина, он скромнее какого ни на есть праведника, он хоронит мертвых, а под мою музыку живые пляшут. Он натерпелся и холода, и голода, а я пожил в свое удовольствие, как и надлежит веселому чертову отродью. Нам обоим с ним одинаково повезло, обоим нам побелило снегом головы, у обоих у нас шиш в кармане; я поставляю ему веревку, которой он звонит в свой колокол. Он хоть за Республику, а я даже не за публику. Вот и вся разница. Честным ли трудом живет крестьянин или, как вы говорите, нечестным, все равно помирает он, как и родился, в лохмотьях, а вы в тонком белье!..

Никто не перебил дядю Фуршона, по-видимому, обязанного своим красноречием тонсаровскому вину. Сначала Сибиле хотел было его остановить, но Блонде подал ему знак, и управляющий умолк. Кюре, генерал и графиня по взглядам журналиста поняли, что он хочет на живом примере изучить вопрос пауперизма и, может быть, отыграться за утреннюю неудачу.

— А как вы понимаете воспитание Муша? Как думаете вы за него взяться, чтобы сделать его лучше ваших дочерей?.. — спросил Блонде.

— О боге он ему никогда не говорит, — сказал кюре.