Крестьянин и тинейджер (сборник)

«Мы окружены горами, окружены врагом сильным, возгордившимся победою… Со времени дела при Пруте, при Государе Императоре Петре Великом, русские войска никогда не были в таком гибелью грозящем положении… Нет, это уже не измена, а явное предательство, чистое, без глупости, разумное, рассчитанное предательство нас, столько крови своей проливших за спасение Австрии. Помощи теперь нам ждать не от кого, одна надежда — на Бога, другая — на величайшую храбрость и на высочайшее самоотвержение войск, вами предводимых… Нам предстоят труды величайшие, небывалые в мире! Мы на краю пропасти! Но мы — русские! С нами Бог! Спасите, спасите честь и достояние России и ее Самодержца!.. Спасите сына его!»

Прощаясь с мыслью о тумане, Гера выделил слова Суворова полужирным шрифтом — и продолжил:

«Когда устали и снова пошли шагом, мой Панюков разговорился. Он начал мне рассказывать и о себе, и о своей деревне Сагачи, и рассказал немного ужасов, но мы пришли домой, и он прервал рассказ, чтобы заняться разными своими…»

Толкнулась глухо за спиною дверь, и голос Панюкова, негромкий, извиняющийся, заставил Геру оторваться от компьютера:

— Мешаю, извини… Ты бы помог, а то я сам, боюсь, не так чего-то делаю и никакого, может, толку…

— Чем смогу, — неохотно отозвался Гера.

— Ноги замучили. Я их, наверно, баней раздразнил. Я делаю, как доктор написал, а как я делаю, и сам не знаю.

«Вода на грани замерзания, лучше со льдом. Растворить порошок борной кислоты (2 грамма на литр). Смочить раствором марлю. Сильно отжать (нужен компресс, а не ванна). Плотно приложить к области зуда. Держать, пока марля не начнет греться. Повторить. И повторять так полчаса, не давая марле греться».

— Чего тут трудного? — не понял Гера, дочитав.

Панюков молчал, стыдливо пошевеливая над тазом красными пальцами ног.

Вода в тазу была колодезной, холодной, а все ж не ледяной на ощупь и немного жирной. И в холодильнике, забитом мясом под завязку, льда не оказалось. На полу вокруг таза валялись мокрые куски марли, все в желтых пятнах и потеках.

— Я молоко через нее в бидон сливал, — поймав брезгливый взгляд Геры, пояснил Панюков, — а оно жирное.

— Нет, так нельзя, — сказал Гера сурово, — марля нужна чистая.

— Жалко, — хмуро и с вызовом сказал Панюков.

— Себя бы пожалел, — в тон ему ответил Гера.

Поднял таз, вынес на крыльцо и шумно выплеснул во тьму. Вернулся, взял ведро, отправился к колодцу за свежей водой. Было зябко. Остро пахло травой и прелым старым деревом. На небе медленно мигали звезды. Ведро и цепь в колодце, падая, стонали и гремели. Вода на глубине ударила о дно ведра упруго, как изогнувшийся стальной лист. Заглядывать из темноты в темный колодец было жутко до головокружения, и Гера, поворотами ворота вытягивая отяжелевшее ведро, не открывал глаз.

Панюков успел приготовить чистую марлю и уже сидел на табуретке в торжественном ожидании. Гера растворил кислоту в свежей воде. Вымочив марлю и отжав ее, он опустился на корточки перед сидящим Панюковым, затем встал на колени и плотно обвернул компрессами его голые, красные, безволосые икры. Панюков вскрикнул, как от боли.

— Что? — испугался Гера.

— Нет, ничего, — ответил Панюков спокойно. — Так хорошо.

За ужином, за жареной бараниной, Гера напрасно пытался вытянуть из Панюкова продолжение его ужасов. Панюков его будто не слышал — и отзывался только на вопросы ведущего телевизионной викторины. Этот ведущий на любой ответ давал участникам игры по две секунды, но Панюкову и одной не требовалось. Он отвечал мгновенно — не поднимая головы к экрану телевизора, с презрением ко всем, кому и двух секунд едва хватает:

— Штифт!.. Эхнатон!.. Килиманджаро!.. Штангенциркуль!.. Салават Юлаев!.. Юкатан!.. Темляк!.. Пробирка!.. Александр Второй…

Тут Гера встрял язвительно:

— Нет, Петр Третий!

— Что? — будто бы проснулся Панюков.

— Указ об упразднении Тайной канцелярии издал Петр Третий. А Александр Второй — тот отменил крепостное право.