Крестьянин и тинейджер (сборник)

Корова понесла, как и было обещано. На сто десятый день ее беременности явился, как снег на голову, Вова — с чужими долларами, с какими-то своими страхами. Недолго побыл и уехал, оставив по себе четвертый телевизор. У коровы родилась телка — теперь единственная корова Панюкова. Ей уже девять лет. Она до того похожа на свою мать, что Панюков с ней так и разговаривает: будто она — это и есть она, все та же безымянная корова, когда-то сдуру повалившая штакетник.

День быстро покатился к вечеру. Засидевшись на поваленном штакетнике, Панюков поднял глаза к прихмуренному небу и вдруг вспомнил о Гере, уехавшем еще с обеда в Селихново на почту.

Со стороны шоссе рваной волной нахлынул на него звук мотоцикла. Подъехал Рашит и, не глуша мотор, сказал:

— Велел передать: сегодня будет работа. Отсюда близко, километров шесть, так что сбор — у тебя. Ты будь готов и никуда не уходи.

Поиграв рукояткой газа, Рашит развернул свой «Иж» и укатил вспять, к шоссе. Истончившись и стихнув вдали, звук мотоцикла не исчез совсем, но раздражающим, дрожащим эхом продолжал отзываться в Панюкове; не сразу Панюков сообразил, что это был не звук, но зуд — уже и не в одних ногах, но по всему телу.

«Сказать или оставить так?» — гадал Гера, глядя в окно автобуса на проплывающие мимо придорожные кусты, поверху политые густым вечерним солнцем.

Мать в телефонном разговоре передала ему категорический отказ профессора Савенкова диагностировать болезнь Панюкова вслепую с чужих слов. Панюкова, по словам профессора, следует доставить в Москву, всего раздеть и осмотреть придирчиво, и лишь потом решать, что с ним такое и как с ним быть, достаточно ли будет амбулаторного лечения или придется Панюкову полежать в стационаре. Гера уверенно ответил матери, что к Савенкову Панюков, конечно, не поедет, поскольку ему некуда девать корову — и вот теперь гадал, признаться Панюкову в своей о нем заботе или оставить так. Решил оставить так, иначе ведь придется уговаривать его ехать в Москву, зная заведомо, что уговоры эти безнадежны и, значит, в чем-то унизительны…

Стена из сосен и осин скрыла вечерний свет. В глубоком сумраке, в блаженной памяти качнулся и поплыл голос Татьяны. То был протяжный, будто напев, вздох — их телефонный разговор, настолько длинный, что за него потом пришлось отдать две тысячи рублей, едва ль не весь сложился из обоюдных долгих вздохов, тягучих как тянучки; Гере теперь было неловко, но и радостно эти тянучки вспоминать. Он припал жаркой щекой к прохладному оконному стеклу. Стена деревьев за окном оборвалась, снова затеплился тусклый свет; автобус начал притормаживать; встал возле сагачевской глины; голос Татьяны пропал.

…Гера бежал изо всех сил по глине к Сагачам и уже видел на бегу себя за ноутбуком, в любимом файле «Трепотня», в счастливом безответном разговоре с Татьяной об их счастливом телефонном разговоре… Подбегая, увидел чужих и оборвал бег.

Шестеро мужчин, одетых в сапоги и ватники, сидя на корточках, сгрудились посреди дороги возле дома Панюкова. На крыльце были свалены в кучу топоры и бензопилы, рядом с крыльцом в траве стояли три канистры. Гера приблизился. Мужчины молчали. Потом кто-то из них подал голос:

— Хозяина ищешь? Хозяин твой корову доит; ты подожди, сейчас объявится.

За спиной Геры зашумел автомобиль.

Покачиваясь на ухабах, подъехал УАЗ с антенной. Игонин, хмурый, вышел из кабины, кивнул Гере, как кивают незнакомцу, отвернулся и сразу же о нем забыл. Всех оглядел, спросил:

— А этот где?

— Да я сказал уже, — послышалось в ответ, — корову доит, сейчас выйдет.

— Ну выйдет, ну а вы чего расселись?

Все шестеро покорно поднялись, гурьбой подались к крыльцу; лениво разобрали топоры и бензопилы. Будто ниоткуда возник Панюков — в болотных сапогах и плащ-палатке.

— А теперь стоп, и слушать меня… — начал Игонин, но вдруг прервал себя и, обернувшись, недовольно посмотрел на Геру.

— Иди к себе и отдыхай, — сказал Гере Панюков, и Гера с радостью подчинился.

Дома он сразу сел за стол и привел в действие компьютер. Покуда ждал, когда экран засветится и отзвучит приветственная музычка, и замерцает синим на экране Рабочий стол, и засияет на столе лицо Татьяны, со всех сторон обсыпанное желтыми и бело-голубыми ярлыками файлов, слух неохотно и привычно ловил залетавшие с улицы голоса:

— Я думал, довезешь. — Гера легко узнал голос Панюкова. — Мы ж все поместимся.

— Допилюка

ете, — вальяжно отозвался голос Игонина, — тут пилюкать всего-то час, а мне надо — за трейлером… Так. Фонари не зажигать, у самого шоссе не трогать ничего и на соседние делянки не соваться. Завтра — в конторе, но не раньше трех: до трех меня не будет.

Хлопнула дверь автомобиля. Вспыхнул экран сияющим лицом Татьяны. Автомобиль, заныв, отъехал. Кто-то сказал громко и с яростью:

— Вот сука, плеть, даже авансика не дал.

— Да ладно, сам ты сука, — послышался ответ, негромкий и спокойный, — и чем ругаться на него, лучше канистру не забудь…

Все за окном куда-то зашагали тяжело, шаги вразброд стали стихать вдали, и, наконец, настала тишина.

Гера открыл «Трепотню» и коснулся клавиш.