Крестики-Нолики

Собеседница, не отрывая взгляда от Адели, начинает шарить в кармане. Пачка сигарет, всего лишь. Сигареты — тонкие, коричневые, с запахом и цветом вишнёвого дерева.

— Посмотри, что там с ней, — конечно, зачем на "вы". Тем более сейчас. Уже и диван, наверное, весь кровью пропитался. Зелёный бархат обивки в тёмных, почти чёрных пятнах. Ничего страшного, уберём. Всё поправим. Боль затапливает комнату вместе с мраком. Осенним, промозглым, с комендантским часом и звоном подкованных железом солдатских ботинок.

По комнате плывёт сигаретный дым. Но от этой боли, которая везде, он становится приторным. Как люди не чувствуют того же, что и она? Адель слышит, как ножки стула скользят по полу. Госпожа лейтенантша придвигает его к стене и устало откидывает голову, прикрыв глаза.

— Зелёное и серебряное, — сквозь зубы говорит она — так тихо, что Адель еле слышит. — Почему именно зелёное и серебряное, док?

— Бронзу не очень люблю. Окисляется, — отвечает Адель первое, что приходит в голову.

Она хочет было спросить, как их зовут, но понимает, что — да, боится, что ж теперь поделать. Да и какая, в сущности-то, разница?

Тонкая и белая — будто восковая — рука со штрих-кодом на запястье свесилась почти до пола. Вот и хорошо. Не то чтобы Адель боялась каких-то там цифр. Нет, не боится. А может быть, и боится. Сама не знает. Три шестёрки карателей.

Правая рука в наколках до локтя. Ползущие твари, летящие твари. А что она хотела — розовых сердечек? На запястье браслет. Адель берёт перепачканные кровью неподвижные пальцы и подносит руку ближе. БУДТО БЫ браслет. Вязь из маленьких плюсиков. Как вышивка крестиком. Странный браслет, неровный какой-то — большей частью на внутренней стороне запястья.

— А это что? — спрашивает она у лейтенантши. Та открывает глаза, и Адель понимает, что она уже почти спала. Мутным взглядом смотрит туда, куда указывает Адель, видимо, пытаясь понять, о чём речь.

— Нравится кому-то из ребят, а я не возражаю, — голос невнятный со сна. А прошло-то всего ничего, минуты две.

— Рисунок странный, — будто оправдывается.

— Тебе зачем? — лейтенантша говорит равнодушно, точно отвязаться хочет. И — после небольшой паузы. — Столько сволоты, которую к праотцам отправили.

Уж лучше б не спрашивала. И ведь ни капли не интересно было. Адель проводит пальцем по запястью и тут же отдёргивает руку, точно обжёгшись. А на самом деле просто гладкая кожа. И десятки жизней. Восемь — десять — пятнадцать — двадцать…

— Больше, — слышит вдруг Адель, — на самом деле. Только дурь это, понты. Места не хватит всё колоть.

Места не хватит. Для кого и где? Для жизней. Вот этих всех жизней, вычеркнутых из потрёпанной ведомости, — с плюсиками напротив имён. В той самой, коричневой от старости, снятой с разбитого корабля. Ночная посетительница снова прикрывает глаза и, наверное, отключается. И снова банки-колбы, и снова — дезинфицирующее-заживляющее-восстанавливающее… морфий, конечно же… Куда ж без него?

Волосы прилипли ко влажному от пота виску, мазки крови на щеке, как будто от пальцев — Адель вытирает их холодной мокрой салфеткой. Еле слышный шорох в клетке — Чаки пьёт воду — и Адель уже напрягается. Бог мой, всего только кенарь пьёт свою чёртову воду!

Часы начинают отбивать время. Полночь, верно.

Первый удар — глухой, как будто материя, например бархат, попала между молоточком и блестящей полусферой звонка. Звук путается в этом бархате — штор, диванной обивки, покрывала на кресле. Второй… Обивка — ворсинки слиплись от крови. Пятна, как кляксы. Пятый… Покрывало на кресле смято и сдвинуто в сторону. Она допоздна читала. Десятый… Матерчатая обложка книги, и под ней не видать названия, хотя Адель знает, что это справочник. Травы, всего лишь…

— Двенадцать, — говорит вдруг лейтенантша, не открывая глаз. Не спит, оказывается. — А ты думала, сплю? — спрашивает равнодушно. — Чтоб ты подорвалась, и к дверям поскакала?

— Не поскачу, — говорит Адель. — Спите. Врачи дают клятву, что… А, да не важно, что. Спите спокойно.

Лейтенантша негромко хмыкает, и в этот момент раздаётся невнятное бормотание. Адель против воли прислушивается. Влажные горячие пальцы неожиданно стискивают её руку — крепко, и не высвободиться никак.

— Чёрным ходом уйдём, — доносится до неё. — Всех надо валить. Ты дурак, что ли? И детей тоже. Времени нету уже, трали-вали разводить. Всех, к едрене-матери, до единого.

— Слышь, потише! — лейтенантша повышает голос. Быстрый взгляд в сторону Адели — поняла ли? — Потише там, говорю!

— Она вас не слышит, — объясняет Адель. — Ничего, я уйти могу, — и ведь ушла бы с удовольствием, убежала бы просто, хотя бы вон на кухню. Дверь приоткрыта призывно, и полоска света проникает туда, куда хочется ей. Вместе с этим светом.

— Сиди. Доктор, блин, — говорит лейтенантша. — Уйдёт она. Куда ты уйдёшь-то?

— Бабу с детьми завалил ты? — Адель чувствует, как пальцы сжимаются с такой силой, что она готова заорать прямо сейчас. — А? Завалил? Ну?