«Крестный отец» Штирлица

На следующий день «раскололся» майор Николаев-Рамберг, арестованный еще в апреле. Допрос вел капитан госбезопасности Григорьев, заместитель начальника 3-го отдела — человек конкретный и хорошо знающий дело (под началом Минаева в УНКВД Сталинградской области он руководил местной контрразведкой и был рекомендован к переводу в центральный аппарат НКВД).

Израиль Николаев-Рамберг, служивший в ВЧК с 1919 года и в восточном отделе ОПТУ с 1923 года, рассказал, что является убежденным троцкистом и лишь прикрывался партийным билетом. В 1933 году встал на путь абсолютной пассивности в работе и разложения. Начал пьянствовать на средства, отпускаемые на оперативные расходы, получал подарки от агентуры. По рекомендации Романа Кима завербовал корреспондента «Симбун Ренго» Оокату, и в конце 1935 года сам был завербован Оокатой, от которого и узнал, что Ким — японский разведчик. Оокате он сообщил структуру НКВД, методику контрразведывательной работы и сдал агентов НКВД по японской линии. По заданию Оокаты тормозил работу по японской линии и подчинил Киму работу по японскому посольству — так, чтобы под контролем Кима оказался весь японский сектор. Но перед ним как японский агент не раскрывался и предпочитал вести предательскую работу вне связи с Кимом^{174}.

9 сентября Григорьев допросил Кима. Спрашивал о том, каких секретных агентов Ким намеренно провалил перед японцами, а какие уже были завербованы японцами, когда он принял агентурную сеть. Составил список: от некоей Чмуль, квартирохозяйки помощника военного атташе Ямаоки, до агента «Тверского», о двойной роли которого Киму сообщил Хата. Записал признание: «зная, что они являются двойными агентами, не предпринял никаких мер к удалению их из сетей». Кого именно из проваленной агентуры перевербовали японцы — Ким затруднился сказать, но согласился, что вся «указанная мною агентура на протяжении длительного периода “благополучно” работала или имела отношение к японцам»^{175}

.

Протокол допроса от 9 сентября — последний в следственном деле, подписанный Кимом и датированный 1937 годом.

Его бывший шеф по 6-му отделению Николаев-Рамберг был расстрелян 20 сентября 1937 года. 16 сентября Особое совещание при НКВД СССР приговорило Марианну Цын к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на восемь лет. Перед отправкой по этапу ей сообщили, что ее муж Роман Ким «получил высшую меру наказания»^{176}.

На самом деле Роман Николаевич был жив и даже не осужден.

Глава 7.

З/К ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ

«Там я по счету девять все-таки встал…» Вот так лаконично, в письме другу, Роман Николаевич Ким однажды припомнил 1937 год^{177}.

«С сентября 1937 года и до настоящего времени используется органами НКГБ СССР на специальной работе, которая оценивается весьма положительно», — говорится в заключении по следственному делу Кима, составленном в августе 1945 года. Сочиняя заявление замнаркому Фриновскому, Ким попросил «до суда дать мне возможность быть полезным — работать над японскими документами 3-го отдела и особенно 7-го (ИНО)», и на доследовании в 1945 году он упомянул, что до сентября 1937-го между допросами «выполнял ряд экспертиз и делал переводы японских документов»^{178}.

Что произошло в том самом сентябре — загадка. Оставить «японского шпиона» в живых и на специальной работе могли только по распоряжению Ежова и с одобрения Сталина.

* * *

Очевидно, Кима спасло блестящее знание японского языка и специфики получения и анализа информации по японской линии. 

Не исключено, именно он переводил «полученный нами агентурным путем японский документальный материал — доклад бывшего помощника японского военного атташе в Москве капитана Коотани “Внутреннее положение СССР (Анализ дела Тухачевского)”, сделанный им на заседании японской дипломатической ассоциации в июле 1937 года» (сообщение Ежова Сталину от 10.12.1937). Дело Тухачевского, объяснял Коотани, — очередное проявление политической чистки, начатой Сталиным несколькими годами ранее и пронизавшей всю страну. Сталину нужно беспрекословное повиновение для проведения в жизнь своих планов. Чистка углубляет взаимную подозрительность в руководящей прослойке советских органов и среди комсостава Красной армии, как следствие — репрессии продолжаются. «Все это наносит вред духовной спаянности народа, и не подлежит никакому сомнению, что с точки зрения синтетической оборонной мощи или государственной обороны в широком понимании моральная слабость СССР будет все больше сказываться. Нужно, однако, иметь в виду, что диктатура Сталина необычайно сильна и что нынешний процесс проведен для усиления диктатуры Сталина, то есть процесс как таковой является успехом…»^{179}