Крестоносец

Этого не случилось, и тревога моя усилилась. Ричард тоже был озабочен, но решил, что медлить не стоит и искать пропавшие корабли тоже.

— Мы можем бороздить море недели напролет и не найти их, — мрачно сказал он мне. — Они встретят нас у Родоса, а если нет, то у Кипра.

Он распорядился отправить послание в Утремер — сообщить христианам под Акрой, что мы задерживаемся. Затем король погрузился в угрюмое молчание, которое никто не осмеливался нарушить. На вопросы он отвечал односложно, «да» или «нет», и люди между собой стали называть его старым прозвищем «Oc e non»[14].

Мы пережили трудный день, сражаясь с сильными волнами и ветром, чтобы добраться до Родоса. В краткие минуты затишья я молился за Джоанну, а потом за Беренгарию. Рису качка была нипочем; знавший причину моего беспокойства, он все время наблюдал за морем, высматривая дромон.

Его не оказалось среди кораблей, пришедших раньше нас на условленную стоянку, хотя в общей сложности собралось сорок с лишним судов.

Несмотря на гладкое, как зеркало, море и яркое солнце, я погрузился в тяжкую печаль. Пугающая будущность, о которой я старался не думать во время плавания, приходила теперь на ум. Корабль Беренгарии и Джоанны мог затонуть, обрекши их на ужасную смерть в пучине. Я твердил себе, что Господь не может быть так жесток, не может забрать суженую Ричарда еще до того, как они поженились, а тем более — его любимую сестру.

У меня, понятное дело, имелись свои основания желать, чтобы Джоанна осталась в живых, — помыслы мои были себялюбивыми, но благородными. Подробности нашей беседы в Баньяре хранились в моей памяти: я помнил румянец, выступивший на ее щеках, когда она стала мягко подтрунивать надо мной, говоря о женщинах и любви. И пусть я с тех пор провел в ее обществе очень мало времени, мои чувства к ней только окрепли.

Смерть казалась слишком жестоким жребием для столь блистательной особы.

Надежда пришла с неожиданной стороны, когда Рис, посланный в числе прочих пополнить запасы воды, вернулся с берега. Остроглазые местные обитатели заметили несколько кораблей, проплывших несколько дней назад мимо острова. Поручиться, что среди них находился дромон Беренгарии и Джоанны, никто не мог, но, как сказал Ричард, это было вполне возможно.

Я порывался сразу поднять паруса, и, подозреваю, король разделял мои чувства. Но, движимый заботой о своих людях — моряки валились с ног после тяжелейшего плавания, — он приказал постоять несколько дней на якоре и отдохнуть. Злая судьба нанесла удар на следующую ночь: государь снова свалился с приступом четырехдневной лихорадки, и отплыли мы только через десять дней. Тревогу за Джоанну вытеснили переживания за Ричарда: за все время болезни я почти не отходил от его ложа. К несчастью, прописанные лекарем снадобья, дурно пахшие и отвратительные на вкус, не оказывали явного действия. Однако Ричард обладал крепким здоровьем. Болезнь постепенно отступила, он начал поправляться.

Наконец первого мая мы отплыли на восток, к Кипру. Ричард, все еще со впалыми щеками, радовался, как маленький ребенок, взятый на ярмарку.

— Когда найдем Беренгарию и Джоанну, — объявил он, — они будут топать ножками и спрашивать, где нас так долго носило.

Я рассмеялся, убеждая себя, что они и в самом деле должны были добраться благополучно.

Шестого мая, вскоре после рассвета, зоркий впередсмотрящий заметил Кипр. Услышав его крик, Ричард вышел на нос, где уже стоял я в надежде разглядеть дромон Джоанны и Беренгарии. Король пребывал в превосходном настроении и сгорал от желания приступить к делу. Завязался разговор, и он упомянул о встреченном нами накануне грузовом корабле, привезшем новости из Святой земли. Филипп Капет добрался до Акры двадцатого апреля, с тех пор его войско собирало осадные машины и засыпало землей рвы вокруг стен. Хотя осада шла туго, Филипп продолжал наседать.

— Саладин связан по рукам и ногам, — со смехом сказал Ричард. — Бог даст, мы задержимся на Кипре не долее, чем на время, необходимое для свадьбы.

Он подмигнул мне.

Его уверенность в том, что с Беренгарией и Джоанной все хорошо, была заразительной, и я широко улыбнулся в ответ — мои мысли заполнял невыразимо притягательный образ его сестры.

— Хотелось бы, чтобы в Утремере предметом нашей заботы были только сарацины, и ничто более, — посетовал Ричард.

— Возмутительно, что Филипп оказывает поддержку Конраду Монферратскому, сир, — сказал я. Эту новость тоже доставил грузовой корабль.

Конрад, итальянский аристократ, имевший виды на трон Иерусалима, властвовал в прибрежном городе Тир — единственном оставшемся в руках христиан. Он обхаживал Филиппа, рассчитывая сделать свои притязания на иерусалимский престол более вескими.

— Что вы будете делать с Конрадом, сир?

— Он самый сильный из всех, кто соревнуется за корону, с этим не поспоришь.