«Крестоносцы» войны

Он продолжал красться позади бараков, тенью скользя вдоль обшитых толем стен. Промежутки между бараками, где его могли заметить, грозили опасностью, и он насильно заставлял себя преодолевать ее, в то же время приглядываясь к людям, стоявшим спиной к нему, и выискивая среди них кого-нибудь из своего барака, из своих товарищей.

На четвертый или пятый раз Келлерман увидел седую, словно изъеденную молью голову профессора. Моль тут была ни при чем — кто-то из нацистов, обозленный благородством этой головы, приказал парикмахеру выстричь безобразные плеши на ней, и волосы у профессора еще не успели отрасти с тех пор.

Собрав последние силы, Келлерман бросился к шеренге. Профессор чуть двинулся, то же самое сделал его сосед… Точно мимолетная рябь прошла по воде, и ряд полосатых грязных курток снова сомкнулся, застыв в неподвижности под лучами весеннего солнца.

Доктор Валентин был человек неглупый. Как медик, он знал, что произвести настоящий отбор годных к походу и выделить их среди тех, кому надлежит остаться и погибнуть, нельзя. Но он ничего не сказал об этом Шрекенрейтеру, ибо комендант, как ему было известно, прекрасно видел, что медицинское обслуживание в лагере — чистейший фарс, а кроме того, вся эта процедура мало интересовала его лично. Тех, кто не одолеет перехода и свалится но дороге, прикончат эсэсовцы, которые будут замыкать хвост колонны.

Выступая в роли судьбы, доктор Валентин не получал от этого никакого удовольствия. Он уже давно привык к тому, что легкое движение его руки, кивок решали вопрос жизни и смерти. Когда-то давно умоляющие, безмолвные взгляды давали ему приятное ощущение власти, но с годами это все приелось и перестало волновать. Спасение человеческих жизней — то, что по существу являлось его профессией, — потеряло всякий смысл в этом лагере, который был создан для уничтожения жизни.

Здесь от него требовалось лишь одно — подписывать свидетельства о смерти в результате ослабления сердечной деятельности или воспаления легких.

От скуки доктор Валентин вспомнил свои юношеские занятия — изучение средневековой латыни. Средневековая латынь была его коньком, и ему на редкость повезло, что такой знаток ее, как профессор Зекендорф, попал в лагерь «Паула». Профессор оказался чрезвычайно полезен доктору Валентину — он помогал ему изучать этот язык и читать тексты.

Однажды вечером после весьма успешного урока профессор Зекендорф рассказал доктору Валентину, каким образом он очутился в концентрационном лагере. Его дети, Ганс и Клара, были замешаны в студенческих беспорядках в Мюнхенском университете — затее хоть и вполне искренней, но вылившейся в ребяческий протест против кровопролитной войны. Всех их, разумеется, перехватали, Ганса и Клару присудили к смертной казни, а их отца, преподавателя латыни в том же университете, отправили в лагерь «Паула».

— Жизнь не имеет для меня никакой цены, — заключил профессор свой рассказ, — я не боюсь смерти.

Как обычно, впрыснув в конце занятий инсулин в эту до смешного худую старческую руку, доктор Валентин рассмеялся и сказал:

— Я не позволю вам умереть, герр профессор, и вот почему: во-первых, вы должны понести наказание за то, что у вас были такие дети, а во-вторых, нам, интеллигентам, нужно держаться друг за друга и сохранять культуру и науку в тяжелые военные годы.

Профессор чуть заметно поморщился, но промолчал. Чем дольше затягивался курс занятий с доктором Валентином, тем больше это давало ему времени, чтобы начать думать по-новому. Профессор подружился с Келлерманом и снова научился ценить жизнь и поверил, что должен жить и продолжать то дело, за которое умерли его дети.

Доктор вышел во двор. Он шагал вдоль длинной, безмолвной шеренги в сопровождений Шрекенрейтера и охранников, не всматриваясь в лица заключенных, а только искоса бросая на них взгляды. Время от времени указательный палец его левой руки тыкал какого-нибудь человека в грудь. Тогда человек выступал вперед — у него была возможность остаться в живых, если он не свалится в пути, — а обследователи проходили дальше.

Поравнявшись с профессором Зекендорфом, доктор Валентин остановился. Старик, конечно, не вынесет перехода. Доктор Валентин помедлил минуту. Но потом вспомнил, что долг ученого и офицера повелевает ему быть объективным. Кроме того, и занятия средневековой латынью, и чтение непристойных песен беглых монастырских школяров — все это кончилось. А жаль! Профессор Зекендорф уже ничем не может быть полезен ему.

Доктор Валентин прошел мимо профессора.

Он ткнул пальцем в грудь человека, который казался на редкость крепким для обитателя лагеря «Паула».

Доктор Валентин, Шрекенрейтер и охрана двинулись дальше. Келлерман выступил вперед. Он выступил вперед, увлекая за собой сопротивляющегося профессора.

— Молчите! — шепнул ему Келлерман. — Я знаю, что делаю.