«Крестоносцы» войны

— Спасибо за сведения. — И кивнул Абрамеску: — Пошли.

Забравшись в виллис, он развернул карту.

— Мы поедем… туда? — спросил Абрамеску.

— Это недалеко. Часа три, если дороги в приличном состоянии. — Спустя некоторое время, когда виллис уже мчался вперед, он добавил: — Сам не знаю, зачем. Никому этим не поможешь.

— Может, мы что-нибудь найдем, — сказал Абрамеску наигранно-бодро. — Его часы или ручку. Тогда пошлем родителям.

— Да, — сказал Иетс. — Пошлем.

Среди невозделанных полей зеленели клочки озимой пшеницы. Крестьяне мало сеяли этой весной. Видно, ими тоже руководило чувство, охватившее всех немцев весною 1945 года, — словно все они висят в воздухе и время остановилось, так что даже смена времен года утеряла свое привычное значение.

Лишь изредка возникала фигура какого-нибудь старика, бредущего по полю, или устало согнувшаяся женщина поднимала голову, заслышав приближение виллиса.

Иетс и Абрамеску проехали через деревню Шенебрунн. Она почти не пострадала от наступления. Кое-где дома пробиты снарядами, на краю деревни — брошенный германский «юнкерс-88», куры не спеша переходят дорогу, а потом с отчаянным кудахтаньем, хлопая крыльями, бросаются врассыпную из-под самых колес.

А за деревней — опять поля и те перелески, где Бинг бросал свое воззвание в пустоту.

Иетс поднял руку, и Абрамеску, свернув с дороги, медленно повел машину по вспаханному, исчерченному колеями полю. Среди поля высился танк, пушка его все еще грозила давно ушедшему противнику; одна гусеница, оторванная снарядом, извивалась на земле, как огромное пресмыкающееся, которому отдавило голову невидимым сапогом.

— Это не тот, — сказал Иетс.

— Конечно, — подтвердил Абрамеску. — На этом нет громкоговорителей.

Иетс достал карту из ящичка под приборной доской.

— Должно быть, где-то здесь.

Абрамеску указал на небольшую рощицу справа от них. В нее уходила прямая, свежая просека, будто там пронеслось стадо слонов, с треском ломая по пути молодые деревья.

— Поедем здесь, — сказал Иетс.

— Нельзя. — Абрамеску остановил машину и огляделся. — Виллис не пройдет, слишком неровная почва.

— Тогда возьмем в объезд.

Абрамеску кивнул. Он ехал медленно. Лицо его словно похудело от напряжения, в глазах, изучавших каждую кочку впереди машины, появился сосредоточенный блеск.

Иетс достал из нагрудного кармана пачку сигарет. Первая сигарета не желала вылезать из пачки, он разорвал ее и просыпал табак. Вторая плохо закурилась, стала гореть с одного боку. Иетс выбросил ее и не стал больше закуривать.

Они свернули влево, по опушке.

— Где нибудь они должны были выехать из леса, — сказал Иетс, чтобы только не молчать. — Разве что застряли в чаще.

Они опять свернули влево.

— Вот! — крикнул Иетс. Он увидел место, где танк вырвался из-под деревьев. — Но куда же он девался?

Абрамеску дал тормоз. Мотор заглох.

— Чуть-чуть туда не скатился! — Виноватый смешок застрял у него в горле. С несвойственным ему проворством он выскочил из машины и стал, скользя и цепляясь за кусты, спускаться в овраг.

Иетс не отставал от него.

Теперь и он увидел — вон стоит обгорелый, пробитый пулями разбитый остов танка лейтенанта Лаборда, ствол орудия согнут как сучок, громкоговорители, установленные рядом с башней, расплющены, как консервные банки, по которым прошелся трактор.

Они добрались до дна оврага. Иетс в кровь разодрал себе руку, но не заметил этого.

— Рука-то у вас! — сказал Абрамеску.

— Что рука? Ах, да…

Осторожно, затаив дыхание, они двинулись вперед.

— Ничего там не осталось, — тихо сказал Абрамеску, стараясь подбодрить себя или оправдать свое нежелание заглянуть внутрь танка.

Иетс посмотрел на него. Абрамеску стоял на месте, всем своим видом говоря: до сих пор я дошел, но дальше — ни шагу.

Мысли проносились у Иетса в мозгу, обгоняя одна другую, как тучи в ветреный день. Он столько всего перевидал, и вот теперь — этот танк, который несколько раз перевернулся, а потом сгорел. Казалось, из него все еще сочится запах — не запах смерти, не запах горелой резины и раскаленного металла, нет, какой-то особый запах, пронзительно горький, как пыль, и ржавчина, и истлевшие от времени лохмотья. Или, может быть, это впечатление рождала тень и прохлада оврага, где не было ни дуновения ветерка, или кусок голубого неба над головой, которое будет здесь и тогда, когда ржавчина наконец разъест металл и густая зеленая поросль скроет бесформенный стальной гроб?

Иетс заставил себя пройти еще несколько шагов.

Он занес ногу на колесо, чтобы подтянуться к раскроенной башне.

«Так нужно, — твердил он себе. — Я ведь и к Торпу пошел. Но это хуже».

И он заглянул внутрь.

Лучи света, пробравшись через помятый люк, через отверстия, пробитые в легкой броне, через щели, где разошлась клепка, падали на искореженный металл, который местами расплавился и снова затвердел, образуя причудливые узоры. Иетс искал чего-нибудь, напоминающего человеческие тела. Он увидел темные комки. Это могло быть что угодно. Груды пепла.

Он разжал руки и спрыгнул с колеса.