Крестовый отец

Не суждено было доктору уйти от колючки и внизу. Он упал на ее шипастые залежи, на наваленные во дворе, завезенные летом мотки…

4

Не имея команды на выцеливание определенной мишени, снайпер Васильев по сути дела развлекался. Рассматривал округу в перекрестие прицела для собственного удовольствия. Прошелся по одинаковым в своей унылости тюремным окнам, ничего любопытного не обнаружил, оглядел соседнюю крышу, дошел до позиции Ильи Твердовского, задержал скольжение прицела. Брать своего на мушку, даже случайно, нельзя ни в коем случае — это одна из заповедей снайпера.

Васильев опустил взгляд, срощенный с окуляром оптики, на тюремный двор. Ребята расслабились, курят, треплются, закинув автоматы на плечо. Но зыркают посекундно вокруг, готовые и умеющие в любой момент превратить показную — уж кто, кто, а Васильев-то знал, что это только видимость — расслабуху в слаженное умелое действие.

Васильев перешел к автомобилям. Вот их «бэмс» с брезентовым кузовом, рядом «пазик» группы захвата. «Воронок» и «козел» — изоляторская автотехника. «Ауди», в котором привезли какого-то мужика в пижонистом плаще. Уважаемый бандитами джип, сверкающий никелировкой, с затемненными стеклами, пять минут назад вкатившийся в тюремный двор. И, наконец, командирский «рафик», куда недавно забралась странная парочка. Одного из это парочки Васильев знал — начальник СИЗО Холмогоров. Второй же — вылитый уголовник. Помятый, в порванных рубахе и брюках, небритый, с царапинами на лице. Оба вышли из тюремных дверей. Видимо, обих выходе внизу были предупреждены — их появление встретили равнодушно. Более того, лейтенант Счадилов, показывая на «рафик», пошел рядом, сопроводил до машины.

А ему-то Васильеву что за дело до этих игр внизу? Наушник молчит — отдыхай. Если понадобится — пройдет команда. И вообще, по его мнению и чутью, никакой работы сегодня не будет…

Бескутин нервничал. В таком качестве он заявлялся в «Углы» впервые. И здание, давно уже само по себе не вызывающее в нем никаких эмоций, сейчас давило и пугало. Красный кирпич кладки представлялся угрожающим намеком. Не удавалось успокоить себя даже мыслями о солидном гонораре.

Нервничали и пацаны. Уж больно много мусоров вокруг. И стоят на ментовской поляне, отрезанные воротами от мира. И уж больно опасный груз лежит на заднем сиденье джипаря.

В «рафике» слушали Холмогорова.

— Заместитель по воспитательной части Родионов, превысив полномочия, спровоцировал незаконными действиями возмущение среди заключенных. — Начальник СИЗО будто зачитывал письменный рапорт в вышестоящую инстанцию. — В результате лица количеством три человека, против которых Родионов применил меры физического воздействия, выходящие за рамки дозволенного и ничем не обоснованные с его стороны, завладели его табельным оружием, после чего из этого оружия застрелили полковника Родионова.

Шрам уже попросил мысленно извинения у горемычного даже после смерти замполита. Ну, не выходит иначе! Ну, должен быть козел отпущения!

— Силами охраны следственного изолятора удалось вовремя блокировать вооруженных заключенных, — продолжал занудным тоном излагать Холмогоров, — и предотвратить возможный захват заложников, а также перерастание возмущения в бунт со всеми вытекающими последствиями. Вооруженные и оказавшие отчаянное сопротивление лица были застрелены при попытке их задержания.

«Боксер, Китай и Джеки», — перечислил про себя Шрам.

— Имел место также несчастный случай, вызванный обыкновенной паникой. Падение с крыши начальника санчасти следственного изолятора доктора Логачева. Возмущение среди контингента было устранено путем переговоров и разъяснений.

— Борисыч, а ведь еще бунтуют? — генерал отхлебнул из пластикового стаканчика горячий чай.

Что им толкают туфту, понимали и генерал, и чиновник из Смольного. Но оба не спешили с возмущением и изобличением лжи.

— Прекратят, — твердо сказал Шрам.

— Это так называемый смотрящий? — спросил у отсутствующего мыслью Холмогорова генерал.

— Типа того, — ответил за него Сергей.

Эх, каким наивным пацаном он был год назад, когда вступил в новую для себя авторитетную жизнь. За это время и когти задубели, и шерсть на загривке поседела, и наелся-набухался он шампанского с осетриной по горло. И душу свою Серега истерзал, как жвачку, а ведь душа — не казенная. А ведь и дальше ждет его дальняя дорога, с которой уже не спрыгнуть. И по всему пути он будет терять верных корефанов — одни погибнут, другие ссучатся, третьи за бабки душиться начнут — пока и сам где-то не потеряется.

— Ну, ну, — генерал вновь поднес к губам стаканчик с чаем.