Крестовый отец

Пока депутат сообщат, намекал и строил планов коварных громадье, по телевизору шла трансляция ввода в студию Жуфа Багром и Петром. Постоянно переключались камеры, показывая со всех сторон участников торжественного ввода: вид сверху, вид сбоку, крупные планы, капельки пота на скисшей харе Жуфа, Багор покусывает губу.

– Режиссер балуется. Повыдрючиваться охота, – не без одобрения прокомментировал Антон.

– Привели, как заказывал, соколик, – вновь задребезжал Вензель. – Что нам с ними делать-то, объясни.

– Жуф, начинай.

Камера забегала по лицам: Багор, Петро, Жуф, Петро, Жуф, Багор…

– С чего начинать?

Наконец камера отыскала героя. Жуфа было слышно не так хорошо, как главных действующих лиц, микрофон ему еще не навесили.

– Валяй с начала. Как и кому ты проигрался. И по прямой до червивого конца.

Шрам отметил, что Жуф выглядит неухоженным, помятым и типа выпотрошенным. Пожав плечами, уперев гляделки в пол, Жуф завел знакомую историю.

Сергей слазил к ножке стула за пластиковой бутылкой «фанты», профантил горло.

– Если хочешь, я могу набирать сопроводительный текст, – предложил несколько затосковавший Антон. – У них на экране снизу побежит дорожка субтитров.

– Отдыхай, – угомонил его Шрам.

Режиссер трансляции какое-то время крепился, терпеливо держал понуро бубнящего признание Жуфа в кадре, но уж слишком невыразительным выходил эпизод. Камера уже облазила выступающего сверху донизу. В визир попали давно не чищенные ботинки, пуговица, свисающая из петли на последней нитке, жирные пятна на брюках. Потом режиссер махнул рукой на оратора – слышно, и ладно – и переключился на другие объекты.

Сначала почета удостоился край скатерти, о который кто-то вытирал пальцы. Потом камера крупно наехала на тарелку с разрезанным на квадратики антрекотом и с насаженным на вилку горошком, прошла над бутылочными жерлами, над воронками рюмок, селедочными «шубами» и салатными полянами, колесами колбас и сырными треугольниками и замерла над чьей-то пятерней с обгрызенными ногтями, с массивным обручальным кольцом. От пальцев изображение взбежало по волосатой руке, миновало синий якорь и закатанный рукав коричневого баллона, прошлось по ухоженной трехдневной небритости, по волевым складкам на скулах, по армейского образца стрижке и вновь вернулось к натюрмотрам стола.

– Карбид, – узнал депутат. – Сволочь. Ходил в занюханных бригадирах у Свистуна. Поднялся, переметнувшись к Монголу. Оттяпал у меня ресторан на Фонтанке и ночник на Вознесенском. Уверен, что я не вернусь. Карбид у нас утонченный сладострастник, сношается с родной сестрой.

Сергей догадывался, что Праслов набрасывает эскизы к их будущей совместной стахановской вахте.

Тем временем камера вырвала из застолья новый портрет: пухлогубого и тяжелоносого человека с раздвоенным подбородком, в глазах которого шкодливо поблескивали контактные линзы. Персонаж чему-то по-тихому улыбался.

– Махно. Смешная кликуха для еврея. Любит трахать малолеток, наряжая в пионерскую форму. Трется по Смольным, нашего брата, депутатишек, скупает и складывает в кулек. Короче, не мнит себя вне политики. – Праслов мял ладонью кистевой эспандер. Депутату западло просто так сиднем сидеть – для поддерживания формы использует все паузы. – А начинал с туфты. Подмял гонялово в табачный кризис на Мурманск сигарет «Арктика» с золотым ободком. Они там были дюже в фаворе. Тщеславен. Наверняка видит себя на трибуне, делающим ручкой проходящей толпе демонстрантов.

«На последнем можно сыграть», – Шрам долепил про себя недосказанное депутатом вслух.

– Вот и все, – закончил Жуф свою повесть.

Опять пришла пора Шраму вдашшвать кнопку передачи.

– А теперь кассета. Слышишь, Багор?

Багор показал в камеру открытую ладонь, мол, все путем, Шрамыч, и достал из кармана диктофон.

Запись телефонного разговора Жуфа и его хозяина, прослушанная в сторожевой хибаре перед признанием Жуфа, зазвучала теперь в студии.

– Что это? – Шрам показал на появившийся в правом нижнем углу экрана синий квадрат с белыми цифрами.

– Плюс двенадцать, – издали разобрал Праслов. – Температура окружающей среды.

– Мастера идиотничают. Обкурились, – сказал Антон. Зависть показала кроличьи уши. Еще Антон подумал, что происходящее будет покруче, чем «Моргал комбат», только высказать эту простую мысль вслух уже не решился.

– Что будем делать, соколик? – Жидкие кристаллы экрана сложились в портрет давно отсутствовавшего в эфире Вензеля. – Итак, твой бывший кореш, просравший верность тебе в азартной игре, назвал нам имя человека. И голос на пленке попадает в жилу. Мы как, его ответку послушаем, или ты продолжишь?

Шрам прокашлялся.

– Мы с Филипсом в корешах ходили. Пацан по понятиям жил. За него спросить хочу. Да не по подляне разобраться, а по закону. Трубач же у нас в авторитете, так что суд людской решать должен.

Шрам замолчал.

– Что скажешь, Трубач?

Трубач, чей голос звучал с пленки, улыбнулся в объектив своей голливудской улыбкой.

– Пацан туфту гонит. Пацан шрамовский, что нужно, то и вякнет. Запись – лажа паленая.