Крик безмолвия (записки генерала)

— А кто сейчас здоров? Тот у кого миллионы в кармане. Откуда же они у честно служившего офицера, мотавшегося из гарнизона в гарнизон с одним чемоданом? Да я и не хочу выделяться. У меня нет ни дачи, ни машины. Я со всеми, как и все. Так легче, все не один.

Илья Васильевич, еще недавно признанный специалист по реактивной артиллерии, в потертой рыжеватой шапке, а не в высокой папахе выглядел неприметным мужичком, шедшим с авоськой на базар. Его глаза смущенно смотрели на меня. Неудобно было ему в своем одеянии, из-под которого выглядывали защитные брюки с красными кантами.

— Признаться, чувствую себя не в своей тарелке в Штатских обносках. Носить столько лет форму, а потом напялить на себя вот эту шапчонку…

— Не будем отчаиваться, нам судьбу России доверяли! Неужели она нас забудет, — пытался я успокоить Илью Васильевича, хотя жил с такой же болью и во всем соглашался с ним. — Живем, покуда чуем боль свою и боль чужую.

— Хочешь меня утешить высокими словами. Я понимаю, что не могу что-то изменить, не в моих силах, но от атаки на сыплющиеся на нас сверху прожекты, как вот этот снег–вода, не откажусь. Да и к лицу ли офицерам, поднимавшим солдат в атаки за нашу Родину, помалкивать? По нас ведь лупят из крупного калибра выборочно и по площадям указами и приказами, сокращают, увольняют, разгоняют и нет никому никакого дела — выживешь ты, офицер–беженец или?.. — сокрушался Илья Васйлье–вйч. На минуту он замолчал, но ответа на свой вопрос не находил. — И откуда только на наши головы свалилась такая напасть, этот, теперь уже слава богу, экс…

Я напомнил, что однажды такое на Руси уже было — смутное время, правда, очень давно и, наверное, ратному люду тоже было не легко.

— Как и нам, — раздумывая, сказал Колпашников. — Я — артиллерист, в агропроме мне делать нечего, на заводе тоже. Остается ночным сторожем в школе. Такова судьба уготовила нашему брату. А ведь мы побили хваленых, лощеных прусских офицеров голубых кровей в невиданных сражениях. Немцы, достойные наши противники, поступили все же по–рыцарски. Проникнувшись к нам уважением, наградили меня двумя орденами и платили за них.

— Немцы ГДР?

— Ну, конечно, не ФРГ. Там платят эсэсовскому сословию, оставшемуся преданным Гитлеру. И представь себе — их почитают, впрочем, как и самого фюрера. А на нас льют помои… дома.

— О русском офицерском сословии тоже вспомнили. Правда, поносят Куприна за «Поединок» и Новикова- Прибоя за «Цусиму», за их напраслину на господ офицеров. Один из сторонников этого сословия с таким умилением расписал некоторых известных генералов и офицеров, что хоть в божницу ставь и молись как на святых.

— А что же об офицерах нашего сословия? Одержавших победу в Великой Отечественной?

— Ни слова.

— Понятно. Мы не из белой кости и нас туда не зачислят. Мой дед сохой пахал. Да и все наши маршалы, генералы и офицеры от сохи, но они не открещивались от боевых традиций русских офицеров, кстати, унаследованных нами от военспецев. Наш советский офицерский корпус вышел победителем на полях сражений! Это ему лучшая аттестация. А после войны стал самым образованным, в совершенстве владеющим современным оружием. Казалось бы по заслуге и честь, но у нас все наоборот. Офицеров держали и держат в черном теле. Недавно меня приглашали выступить в полку перехватчиков. Какие самолеты, какие летчики!.. А некоторые живут у бабок, на частных квартирах в поселке, думают, где бы достать дров или угля, иначе бабка выселит на улицу.

Илья Васильевич все больше проникался не дающими

ему покоя заботами об офицерах и нельзя было не удивляться, как он живет с такой тяжестью на сердце.

Оба мы на какое-то время забылись, что стоим под дождем. Надо было уходить или искать другое место.

— Далеко путь держишь? — спросил я.

— Вот сюда, — показал полковник на вход в магазин. — Ни разу в комиссионном не был.

— Хочешь что-то купить?

— Нет, продать, — приподнял он мешочек в руке.

— Что там?

— Папаха.

— Как? — невольно вырвалось у меня изумление.

— Стыдно, конечно, полковнику продавать свою папаху, да признаться и жаль. Хотел внуку оставить. Но всю пенсию уже отобрал рынок, а до следующей еще тринадцать дней. Решил убить двух зайцев: пополнить потребительские товары и выручить деньгу или голодать как гоголевский Акакий Акакиевич. Но тот вынужден был копить деньги на шинель, а мне… на гроб. Я — изгой. А кому жаловаться? Государству. Так его нет. Не помню кто сказал, но придерживаюсь той же мысли — государство создается для того, чтобы не допустить ада на земле. Это когда тебя душат и приговаривают — ничего, потерпи.

Я достал из кармана сто рублей и протянул ему, понимая, что это сейчас не деньги, но больше у меня не было.

— Обижаешь, — отвел руки назад полковник.

— Прошу, потом отдадите.

— Нет, Алексей Иванович, спасибо. Извините великодушно, — протянул он мне на прощанье руку. — На душе у меня осела перестроечная слякоть, одурманившая народ мутным самогоном. На войне и то было не так страшно, а теперь боюсь сам себя.

Полковник приложил руку к шапке и поднялся по скользким ступенькам.