Крик ворона

Таня едва дождалась следующего дня. Ее била нервная дрожь. Отчасти виной тому было впечатление после корриды. Запал той энергии, которой она была насквозь пропитана с ревом толпы, так и не нашел своего выхода. Таня поймала себя на мысли, что в таких случаях жажда крови требует утоления. Ожидание предстоящей встречи только усилило ее напряжение. Просто так, неведомо по каким каналам, Фахри не вышел бы на нее.

Но у женщины всегда есть безотказный способ взять себя в руки: сесть перед зеркалом и заняться тщательным вылизыванием шерстки.

Оделась она неброско, но с шармом. Облегающий с глубоким декольте костюм тонкого светлого джерси, того же зеленого цвета глухо повязанная косШрка. Вся ее ры-жесть была укрыта, а европейская элегантность светилась открытой грудью и круглыми коленями. Поправив резинку чулка, Таня одернула юбку, потопала мягкой лодочкой на скошенном низком каблучке, оставшись довольной, брызнула на себя из пульвы «Mystere de Rochas», надела темные очки в удлиненной оправе и неторопливо двинулась к машине.

Фахри уже ждал, разговаривая по-арабски с хозяином заведения, судя по переднику и шапочке. Здоровяк попеременно вытирал то одну, то другую руку о фартук, размахивал ими, что-то доказывая Фахри. Наблус, как в былые времена, взрывался хохотом, кидал реплики. Тогда сириец, сидя на явно маленьком для него стульчике, широко расставив ноги — из-за такого живота иначе и невозможно, — громко хлопал ладонями себя по коленям и закатывался громоподобным смехом, запрокидывая вверх мясистое рябое лицо. При этом верхняя губа обнажала белозубый рот и розовые, на смуглом фоне, десны и прилипала к непомерному шнобелю. Боковым зрением, не поворачивая головы, Фахри заметил приближающуюся Таню, кинул несколько слов собеседнику. Тот встал, галантно отодвинул перед ней стул и удалился.

— Как ты? Как дела? Как жизнь? Какие проблемы?

— Давай обойдемся без увертюры к рыцарскому турниру. Таня сняла очки и улыбнулась. Фахри закатился.

— Вижу, Рыжая, все хорошо с тобой.

— Я тебя тоже люблю. Он снова рассмеялся.

— Поведай, светило-пиротехник, что привело и как.

— Как — это дело техники, правильно сказал?

«Опять начал урок русского языка», — подумала Таня.

Это всегда было удобной для него линией беседы. Если что не так, извини, мол, чай не русский.

— Наверное, правильно, если не хочешь государственные тайны раскрывать. Хотя государства еще пока нет?

Таня намеренно пнула его в больное место, возможно единственное у него, чтобы ввести общение в рамки взаимовыгодного сотрудничества. Глаза Фахри сделались жесткими, улыбка слетела, как московский тополиный пух.

— Чем занимаешься? — сдержанно спросил Наблус.

— Пишу последний параграф диссертации. Это должно было согнать его настроение со злой волны. И он, просветлев, вдруг ляпнул:

— Ты на мой сапог — пара.

— Сам ты сапог!

Таню вдруг охватила нежность к старому другу, она знала, несмотря на все границы государств и судеб — другу. И положила руку на его крепкую смуглую ладонь. Наблус смутился и, чтобы не выказать случайной слабости, вдруг ткнул пальцем в сторону тротуара:

— Ой, смотри, бауабики!

— Кто?

Оглянулась и ничего не поняла. Кроме двух кобелей, увязавшихся за течкующей сукой, там никого не было. До нее дошло: собаки. Он попросту по-арабски образовал множественное число от слова «бобик».

Вконец развеселил хозяин, самолично накрыв стол дымящимися «баданчанами» с мидиями, украшенными бамией и оливками.

Уже когда принесли сладкое, Фахри достал из нагрудного кармана конверт «Par Avion», и у Тани дрогнуло сердце.

— От матери? — догадалась она.

Наблус кивнул, извинился, вышел из-за стола, оставив ее наедине с письмом Адочки.

"Танюшка, сладкая моя донюшка!