КРИМИНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ХРИСТИАНСТВА

Никто не будет ожидать, что автор «Криминальной истории христианства» перенял принципы своей историографии от «Откровения», от Рима или из каких-нибудь спиритуалистических протестантских церковных представлений, каких-либо столь же «прогрессивных» теологических исторических представлений Мистифицирующие переходы границ, категории сверхъестественной перспективы, путь из истории в надисторию, от земного к не бесному Эону - все это остается передать апостолам святоучрежденной исторической химеры, тем слишком многочисленным слугам церкви, которые дополнительно прикованы, конечно, крещением, материнской грудью, семьей, в принципе географической случайностью, позднее - саном, честью, креслами, приходом и, по моему опыту, «верующие» тем больше являются неверующими, чем они образованней.

Как обстоит дело с моей объективностью? Не односторонен ли я? Не предубежден ли?

Само собой разумеется. Как любой человек. Так как каждый субъективен, каждый многосторонне отформован индивидуально и общественно воспитанием, происхождением, социальным окружением, своим временем, своим жизненным опытом, познавательными интересами, своей религией или нерелигией, короче, полнотой различных влияний, целой сетью стеснений.

Но если каждый запрограммирован, то и историк тоже, о чем, пожалуй, первым (для исторической науки) размышлял Хладений. Таким образом и я имею, употребляя несколько устаревшее вместе с Хладением выражение, «точку зрения», или, по введенному Карлом Маннгеймом в социологию знания термину, «позицию», я тоже, без сомнения, обусловлен определенным климатом формирования мнений вокруг меня, моими исследованиями, моей интуицией Естественно, я нашел решения задолго до того, как приступил к их изложению здесь Лишь совершенно наивный человек мог бы начать эту работу, будучи беспартийным. Однако оставим в стороне, что это едва ли мыслимо, что вряд ли кого заинтересовали бы такие исследования через некоторое время самый большой невежда больше не был бы невеждой - и он тоже уже имел бы «предвзятое мнение».

Один рецензент назвал меня «предубежденным», так как я в предисловии трактата отстаивал тезисы, которые, пожалуй, должны бы стоять в его конце. Однако, не говоря о том, что предисловие я, как большинство авторов, имею обыкновение писать в последнюю очередь, я знаю, само собой разумеется (как, пожалуй, опять же каждый автор), уже в начале книги, что примерно будет она содержать, - да это же знает любой сочинитель письма Историческое исследование и сочинение тем более живет не случайностями, как сказал Драйзер, а ищет. Но оно должно «знать, что ищет, лишь тогда найдет что-то. Вещи надо правильно спрашивать, тогда они дают ответ».

Десятилетиями занимаясь изучением истории, особенно.

христианства, я выработал для себя, вместе с обретением новых знаний, философию истории (слово, созданное Вольтером), мнение о христианстве, которое лишь потому не будет хуже, что оно просто не может быть хуже, - с чем я и пребываю в лучшем из обществ. Однако так как я без обиняков декларирую свою субъективность, свою «точку зрения», «позицию», читатель не чувствует себя одураченным мною, как теми бессовестными писателями, которые свое признание веры в чудеса и пророчества, в приобщение святых тайн и воскрешение мертвых, в сошествие во ад и вознесение и прочие чудеса более чем бесстыдно связывают с приверженностью к объективности, правде и науке.

Разве я, декларирующий свою предубежденность, по сравнению с ними не являюсь все же менее предубежденным? Разве не способен я к независимой оценке христианства благодаря моей жизни, моему развитию? Я все же отказался, несмотря на большую привязанность к моей очень христианской матери, от христианской веры, как только я признал ее неверной Все-таки я всю жизнь пилю тот сук, на котором мог бы сидеть. И еще я снова и снова удивляюсь, сколь мало серьезно принимают на христианской стороне трактовку советской истории советскими учеными и - как серьезно христианской христианскими теологами!

Признаемся, однако мы все «односторонни». Кто это оспаривает, лжет с самого начала. Не наша односторонность важна Важно, что мы в ней признаемся, не лживая «объективность» лицемерит, а рафинированная «единоспасающая правда». Решающе то, сколь много и сколь добротные основания подведены под нашу «односторонность», сколь существенны базисные источники, методический инструментарий, каков уровень аргументации и критический потенциал вообще, короче, решающим является очевидное превосходство одной «односторонности» над другой.