Кристин, дочь Лавранса

Кристин глубоко вздохнула. Хорошо было снова очутиться здесь, хотя и немного странно, что ей никогда больше не придется покинуть эти места. Там, в Рейне, сестры, одетые в серые рясы, жили по тем же правилам святого Бернарда, что и братья – здесь, на Тэутре. Поднимаясь на рассвете и отправляясь в церковь, она будет знать, что в это самое время и Ноккве и Бьёргюльф также занимают свои места на клиросе среди других монахов. Все-таки на старости лет ей доведется жить с кем-то из своих сыновей, хотя и совсем не так, как она думала раньше.

Она сняла с себя башмаки и чулки и вымыла ноги в ручье. Туда, в Нидарос, она вступит босиком.

За ее спиной, на горной тропинке, ведущей к развалинам замка, стайка сорванцов подняла галдеж. Дети взобрались наверх, к воротам укрепления, и пытались проникнуть в разрушенную крепость. Завидев Кристин, они принялись с хохотом и гиканьем выкрикивать ей сверху бранные слова. Она притворилась, будто ничего не слышит, пока какой-то маленький оборвыш лет восьми не скатился кубарем вниз по отвесному валу, чуть не обрушившись на нее. Озорник продолжал повторять скверные слова, которым выучился у старших. Кристин обернулась к нему и сказала с усмешкой:

– Нечего… тебе так орать. Я и без того вижу, что ты троллиное отродье. Ведь порточки-то у тебя на колесиках…[148]

Услыхав, что женщина заговорила, вся орава мальчишек сразу же съехала к ней вниз. Но они притихли и сконфузились, увидев перед собой пожилую женщину в одежде паломницы, которая не бранила их за грубые слова, а сидела и смотрела на них своими ясными, большими и спокойными глазами, с легкой усмешкой на устах. У нее было округлое загорелое лицо с широким лбом и маленьким выпуклым подбородком. На вид она была не очень старая, несмотря на множество морщинок под глазами.

Тогда самые храбрые из мальчишек принялись болтать и расспрашивать странницу, чтобы скрыть смущение, овладевшее всей ватагой. Кристин чуть было не расхохоталась, до того эти мальчишки показались ей похожими на ее собственных проказников-близнецов, когда те были маленькими. Хотя, слава богу, ее сыновья верно уж никогда так не сквернословили. Эти мальчуганы были, по-видимому, детьми бедняков из города.

И вот теперь, когда настало время, о котором Кристин мечтала всю дорогу, и она наконец стояла у подножия креста на Фегинсбрекке, глядя на раскинувшийся внизу Нидарос, вышло так, что она не смогла сосредоточиться ни для молитвы, ни для размышления. В городе разом ударили во все колокола и зазвонили к вечернему богослужению, а мальчишки болтали наперебой и непременно хотели ей показать все, что было вокруг…

Тэутру ей не удалось разглядеть, потому что над фьордом, пониже Фросты, как раз проходил шквал с туманами и бурными ливнями.

Окруженная стайкой ребятишек, спускалась она вниз по крутым тропинкам меж скалами Стейнберга – и тут послышались кругом звон коровьих бубенчиков и крики пастухов: стадо возвращалось с городского пастбища. У ворот крепости над Нидаросским валом Кристин и ее юным провожатым пришлось переждать, пока скотину гнали мимо них. Пастухи гикали, кричали и бранились, быки бодались, коровы теснили друг друга, а мальчишки сообщали, кому принадлежит то или иное животное. Когда они наконец миновали ворота и очутились на прибрежных улочках, Кристин пришлось глядеть в оба, чтобы не ступить босыми ногами в коровий навоз, лежавший кучами на размякшей дороге.

Некоторые из мальчишек без спросу увязались за ней в собор. А когда она стояла в сумеречном лесу колонн, устремив взор на свечи и позолоту на алтаре, мальчишки то и дело теребили чужую женщину, стремясь во что бы то ни стало привлечь ее внимание ко всему, что так нравится детям, – к разноцветным солнечным зайчикам под сводами, отраженным от цветных стекол, к надгробным плитам на полу и, наконец, к балдахинам из дорогих тканей над алтарями. Кристин так и не смогла спокойно собраться с мыслями. Но каждое слово мальчиков пробуждало в ее сердце глухую тоску, главным образом по сыновьям. Но она тосковала также по усадьбе, по горницам, по службам, по скотине – по всем заботам материнским и по своему положению матери – главы семьи.

Ей все еще не хотелось, чтобы ее узнал кто-нибудь из ее прежних друзей или друзей Эрленда. Во время праздников они обычно бывали в городе, в своих подворьях, и принимали гостей. Она содрогалась при мысли о том, что может столкнуться с целой кучей знакомых. Ей во что бы то ни стало надо было разыскать Ульва, сына Халдора, потому что он был ее доверенным лицом и управлял теми остатками имений, которыми она все еще владела здесь, в северных горах, и которые теперь собиралась пожертвовать как вклад в Рейнский монастырь. Но сейчас он, наверное, принимает родичей из своей горной усадьбы в Скэуне, так что ей придется подождать. Она знала, что один бывший дружинник Эрленда, служивший у него в те времена, когда он был окружным наместником, живет в небольшой усадьбе где-то неподалеку, у пристани Братёре. Он занимается ловлей китов и дельфинов во фьорде и содержит постоялый двор для крестьян с побережья.