Кристина

И теперь в этот воскресный октябрьский день я вдруг увидела, как все здесь изменилось; мой прежний мир лежал в развалинах. Большой пустырь был поделен на участки; жалкие кочаны капусты увядали на сучковатых стеблях, сорная трава распласталась по неровной земле, словно мучимый жаждой путник, ползущий по пустыне к роднику. Там и сям стояли покосившиеся и покоробившиеся от солнца лачуги из жести; ряды высоких домов протянулись от Систерс-авеню до Седарс-роуд и напоминали печальных и неопрятных женщин, которым так все опостылело, что им не хочется ни подкрасить губы, ни сменить домашний халат на более приличное платье. И везде пестрели объявления о сдаче внаём. Все было здесь иным в дни моей юности.

Впечатление было настолько неожиданным и неправдоподобным после романтических воспоминаний детства, что я готова была не поверить ему. Я была подавлена, чувствовала себя здесь чужой и снова пожалела, что уступила назойливым уговорам Айрис.

Она жила на третьем этаже многоквартирного особняка из темно-красного кирпича с крышей, отдаленно напоминавшей крыши средневековых шато. На фоне светло-голубого неба влажно поблескивали, словно отлитые из пушечного металла, башенки, а в выложенных изразцами стенах отражались красные и белые огни проходящих мимо автобусов и автомобилей. Я вспомнила, что это всегда был оживленный перекресток, и очень пыльный — или, возможно, эта пыль существовала лишь в моих воспоминаниях. Я вошла в прохладный, выложенный изразцами вестибюль, напоминавший вход в городские бани, и в тусклых зеленоватых сумерках на доске со списком жильцов попыталась отыскать фамилию Айрис. Я тешила себя надеждой, что Айрис не окажется дома и я смогу повернуться и уйти.

Айрис Олбрайт. Теперь Айрис де Кастро. Нет, она была дома.

Поднявшись на площадку второго этажа, я услышала звуки граммофона, наигрывавшего мелодию двадцатилетней давности. Я остановилась — только у Айрис могла сохраниться такая пластинка; я даже подумала, не живет ли она в этой квартире. Все вдруг переместилось в пространстве и времени: я стояла, прислонившись к стене, слушала знакомую мелодию и видела лишь широкий подол моего розового вечернего платья. «Он» приближался ко мне по скользкому паркету, а я делала вид, будто не замечаю этого. Рядом стояла Айрис, тихонько подпевая музыке слабеньким, беспечным голоском. Я отчетливо видела каждую нить на подоле своего платья и внимательно изучала узор ткани.

«Потанцуем?» — сказал он, и я подняла глаза, но тут же услышала голос Айрис: «Нет, нет, я устала. Пригласите мою подругу».

«Я не танцую этот танец, — небрежно ответила я. — У меня спустилась петля на чулке». Казалось, он не слышал меня. Айрис, по обыкновению, слегка повела плечами, приподняв при этом правый уголок рта и опустив левое плечо. Она позволила «ему» обнять себя и стремительно унеслась в танце. И все же это не было ее победой, совсем нет.

Все снова переместилось — порыв холодного ветра перенес меня на темную площадку выложенного зелеными изразцами лестничного колодца. Я поднялась на третий этаж и очутилась перед дверью Айрис. Через лестничное окно у ограды парка я увидела юношу и девушку. Они смотрели друг на друга. Подошел автобус. Юноша поцеловал девушку и побежал к автобусу. Девушка махала ему вслед. Когда автобус скрылся из виду и осталось лишь легкое облачко пыли, оседавшей на листья платанов, девушка вернулась и печально села у ограды. Она машинально подняла руку и бессильно опустила ее; она казалась очень несчастной.

Я нажала кнопку звонка и услышала за дверью шаги Айрис. Между тем мгновением, когда раздался звонок, и тем, когда открылась дверь, лежала моя юность.

Часть первая

Глава I

Лесли больше не нравился мне, и от этого было немножко грустно. Мы сидели на берегу реки, и Лесли не подозревал, что у меня на душе. По обыкновению, он был настроен хвастливо — «бывалый» человек, которому есть что вспомнить.

— После этого Мэйбл уже не могла мне нравиться, — рассказывал он. — Я горжусь тем, что я человек широких взглядов, но это было уж слишком. Все, однако, теперь в прошлом.

Лесли было семнадцать лет.

День был весенне-веселый, небо в «барашках»; там и сям по его ярко-синей глади плыли пушистые как клок ваты облака; весенний ветер шумел листвой. На Лесли были входившие в моду широкие брюки какого-то пурпурного отлива.

— Есть стороны жизни, о которых, надеюсь, ты никогда не узнаешь, Кристина, — говорил он. На его изящный, несколько длинный нос упал солнечный зайчик. Он запутался в его густых рыжеватых волосах, и разогретый солнцем бриллиантин придал им зеленоватый оттенок.

— Моя маленькая Кристина, — произнес Лесли утробным голосом и обнял меня, но тут же, словно обжегшись, отдернул руку.

Я спросила, что случилось.

— Я понял, что не имею права касаться тебя, когда в голове подобные мысли.