Кристина

Была весна. Я и мои друзья оплакивали кончину Д. Г. Лоренса. Немногие из нас читали что-либо из его книг, кроме «Сыновей и любовников», и мы скорбели о нем скорее потому, что он пострадал во имя «безнравственного». (В те дни понятие о безнравственном не было еще столь узким, как сейчас, когда писателю приходится немало изощряться, чтобы привлечь внимание ревнителей морали. Это был наш трудный рассвет, и мы впервые глотнули воздуха сексуальной свободы.) Мы оплакивали смерть Лоренса еще и потому, что он был одним из нас, хотя мы не совсем понимали и немного побаивались его. (Должно быть, под личиной неукротимого и чувственного «я» мы угадывали холод.) Если бы он не был одним из нас, разве он смог бы так смело и безжалостно коснуться самых жгучих и больных для нас вопросов? Олдос Хаксли, мы считали, тоже писал для нас. Он льстил нашему интеллекту; он каким-то образом умудрялся удерживать фейерверк своего блестящего остроумия в рамках нашего понимания, и если мы напрягали сообразительность в той мере, в какой он этого от нас требовал, мы всегда могли с гордостью сказать, что поняли его иронию. Но Лоренс вопреки нашей воле и желанию заставил нас заглянуть в самые темные уголки нашего «я», он указал нам путь из юности и показал, что он нелегок.

Нэд, с которым я пыталась поговорить о Лоренсе в одну из наших редких, спокойных и разочаровывающих встреч, лишь покачал головой.

— В нем нет ничего особенного. Мне довелось прочесть «Любовника леди Четтерлей», и, поверь мне, каждый смог бы прославиться, напичкав книгу таким количеством непристойностей.

Холод, исходивший от Лоренса, не мог сравниться с холодом, которым иногда веяло на меня от Нэда. Я особенно почувствовала это, когда наконец решилась показать ему вырезки моих немногих опубликованных стихов. Он прочел их, слегка улыбаясь, и молча вернул. Я снова спрятала их в сумочку. Прошел целый час, прежде чем он вспомнил о них; весь этот час мы провели в пустой и натянутой беседе, которую, казалось, ни он, ни я не могли прервать. Наконец он сказал:

— По натуре я не поэт, Крис. Тебе еще придется заняться этим.

Мы встречались раз в неделю, ходили в кино или совершали прогулки в машине. Он наконец поцеловал меня. Это был обычный прощальный поцелуй, совсем непохожий на тот, которого я так боялась и так ждала. Я была влюблена, но не всегда. Бывали дни, когда, проснувшись, я чувствовала себя совершенно свободной. Мир чудесным образом изменялся, словно чья-то огромная добрая рука за ночь переносила меня куда-то. В такие дни я говорила себе, что мне ничего не стоит реже видеться с Нэдом, а потом не видеться совсем. Но когда он вдруг не писал и не звонил (обычно он звонил мне в контору за десять минут до начала работы, когда мистера Бэйнарда еще не было на месте), я умирала от желания видеть его, мучила себя фантастическими мечтами, в которых полностью отдавала себя в его руки, умоляла уничтожить меня и создать заново такой, какой он сам хотел бы меня видеть.

Я гадала, стараясь уравновесить романтические мечты с трезвыми планами, хорошо ли будет выйти за него замуж.

Не следует слишком строго судить молодежь из средних классов за присущий ей снобизм. Девушке, вроде меня, вышедшей из среды, которая по необъяснимым причинам осталась вне рамок четких социальных определений (то есть не принадлежала ни к низшим слоям мелкой буржуазии, ни, безусловно, к высшим, а находилась где-то посередине), едва ли приходилось на многое надеяться. Несколько лет службы, которую даже с натяжкой не назовешь карьерой, а затем, возможно, скромный брак с человеком своего круга и привычных интересов, дети — повторение все того же малообещающего, хотя и не совсем безрадостного цикла. Я не думала серьезно о карьере. Несколько стихотворений, не вполне отвечающих духу времени, не давали мне достаточных оснований для каких-либо надежд. И хотя я осмеливалась считать Т. С. Элиота неискренним и претенциозным, в душе я опасалась, что времена Руперта Брука, чьей манере я следовала, безвозвратно прошли.

Я разделяла довольно безотрадное убеждение многих девушек моего круга, что успех, который может выпасть на нашу долю, будет скорее успехом в обществе, хотя, будучи девушками образованными, мы предпочли бы профессиональную карьеру. Танцы в клубах лондонских предместий ушли в прошлое; теперь модным считалось пить коктейли в барах Мейфэра хотя бы раз в две недели, романтически отождествляя себя с дебютантками и кокотками. (Думаю, что Каролина едва ли решилась бы на свой брак, если бы ее муж не был завсегдатаем баров на Довер-стрит.) Нэд иногда возил меня в «Скаковую лошадь» и однажды даже к «Хэтчетту»[18]. А его почтовый адрес начинался с 31[19].

Он жил на Мэддокс-стрит в квартире, размещавшейся над магазином оптовой продажи готового платья. Он еще ни разу не приглашал меня к себе, и я лишь с улицы видела окна его квартиры, когда однажды в туманный полдень пришла сюда и, задрав голову, смотрела на них, надеясь, что никто меня не заметит и не поинтересуется, зачем я здесь.