Критика цинического разума

Достаточно было увидеть так близко всеобщую нищету и нужду, что­бы с легкостью подпасть под власть революционных идей. Все мнения и позиции упростились и свелись к одному: дальше так продолжаться не может! <...> Каждый самоубийца, которого выносили из его издающей сладковатый запах квартиры, казалось, вот-вот поднимется в последний раз на носилках и укажет пальцем на стоящую вокруг толпу зевак*.

Теперь великая «сопричастность к государственному мышле­нию» начала приносить плоды. Тот, кто учился «мыслить во взаимо­связях», тот, кто изучал Великую Диалектику, проникался примером Наполеона и тренировался взирать на все с командной

высоты, теперь обнаружил себя в положении листа, который тря­сется, опьяняясь, в одном ритме с «волей к мощи», заставляющей гусениц жрать его. Даже и собственное поражение тогда видится просто тактическим маневром. Реглер рассказывает об одном круп­ном профсоюзном деятеле, с которым он встретился в середине ян­варя 1933 года. Тот сказал, имея в виду Гитлера: «Дадим ему спо­койно прийти к власти, и за восемь месяцев он отхозяйствуется». Подразумевалось: и тогда придем мы. Аналогичные образчики мыш­ления существовали в коммунистической партии. В июле 1932 году председатель партии Тельман возмутился по поводу вопроса, кото­рый был задан функционерами СДПГ руководству КПГ,— дума­ет ли оно всерьез о

едином антифашистском фронте?

Гитлеровский сброд из офицеров и принцев заявил, что он хочет искоре­нить, повесить, обезглавить и колесовать коммунистическое движение. Не­ужели же, оказавшись перед этим фактом, перед лицом грозящей опаснос­ти превращения Германии в страну виселиц и костров, мы, коммунисты, не думаем всерьез об антифашистском, пролетарском едином фронте...*

Однако вопрос был поставлен правильно, а ответ был не свобо­ден от лицемерия: ведь и те, кто задавал вопрос, и те, кто отвечал на него, уже давно говорили на языке двойного мышления и слишком хорошо знали, что каждый политик параллельно с тем, что он гово­рит, просчитывает варианты во второй плоскости. Единый фронт был для многих коммунистов серьезной фикцией, что они и сами очень хорошо видели насквозь вторым, циническим взглядом. Даже их протагонисты не «верили» в него реально. Как сообщает Карл Август Виттфогель, осенью 1932 года в Берлине разыгралась сцена, в которой дух стратегического цинизма проявился так ярко, как он не демонстрировался в самой что ни на есть ехидной сатире; в ней содержалось все, что составляет суть тех времен в целом: перераста­ние стратегического в сатанинское, кристаллизация «двойного» мыш­ления в завершенный цинизм; постоянное притязание на правоту, обеспечиваемое «железной» позицией, сочетаемой с лавированием по ветру в реальной действительности.

Было празднование 7 ноября в посольстве на Унтер-ден-Линден. Эта­кое гала-представление с икрой, водкой и тому подобным. Я оказался рядом с Гроссом, Пискатором, Брехтом — не помню, они именно это были или нет, но кто-то того же сорта. Вдруг кто-то подошел и сказал: «Здесь Радек». Я оставил остальных, нашел Радека и спросил его — мы были уже знакомы...: «Знаете ли вы, что происходит здесь, в Германии?» — «Что?» — «Если все будет продолжаться так же, к власти придет Гитлер, и тогда — все пропало».— «Да, но вы должны это понять. Это должно произойти; немецкие рабочие должны принять на себя два года Гитлера»^.

Это значило: Москва, ведя для виду пропаганду антифашизма, единого фронта и т. д., уже прикинула вторую линию поведения, которая позволила супертактику Радеку сделать ставку на Гитле­ра — как делают ставку на катастрофу. Таким образом можно было

одновременно бороться с ним, но при этом находить и нечто хоро­шее в его вероятной победе: то, что он, как полагали, особенно го­дился для доведения системы до полного банкротства. Эта форма двойной стратегии придает коммунистической риторике в период кризиса 1932 года возбужденный тон — ведь чем хуже для «систе­мы», тем лучше для тех, кто хочет стать ее наследником. В комму­нистических «диагнозах» позитивистский дух великой тактики сме­шивается со злорадством и нескрываемым катастрофильным удов­летворением. Так, «Роте Фане» писала 1 января 1932 года:

Штормовой 1932 год!

— Капиталистический мир провожает 1931 год унизительным объяв­лением о своем банкротстве: сообщением чрезвычайной совещательной ко­миссии Банка международных расчетов (BIZ — репарационного банка)... которая... исследовала экономику и финансовое положение Германии. Нет никакого другого документа, вышедшего из-под капиталистического пера, который констатировал бы со столь неприкрытым пессимизмом закат ка­питализма и изображал бы в столь же мрачных красках его противоречия и явления, свидетельствующие о его загнивании... Но финансовое банкрот­ство Германии отразится, в свою очередь, на странах-кредиторах и вызовет новые катастрофы, которые потрясут весь мир...