Критика цинического разума

Морализм буржуазного чувства порядочности поставил аристо­кратически утонченный имморализм в положение политического обвиняемого. По сути дела, буржуазная моралистическая литерату­ра уже занимается критикой цинизма; она описывает состояния со­знания, в которых осуществляется рефлексия. Однако буржуазное мышление чересчур наивно рассчитывает на возможность устроить политическую власть в соответствии с моральными понятиями. Оно не предвидит, что однажды, само придя к власти, тоже окажется в плену той же амбивалентности. Для него еще неведомо, что от мо­рального негодования до серьезного лицемерия — всего один не­большой шаг. Напрасно Генрих Гейне боролся против тупой ограни­ченности морализма обуржуазившегося Просвещения. Немецкая пуб­лика уже была не способна воспринять его кинически-сатирический протест и последовать ему.

Отличительный признак немецкого Просвещения — то, что оно, находясь под влиянием мелкобуржуазного протестантства, редко про­являло дерзость. Если не приходила в возмущение общественность, в действие вступали суды, устанавливавшие цензурные запреты. Дерзость как социально-психологическая основа наступательного

Просвещения, не спрашивающего предварительно у властей, ко двору оно или нет, стала проявляться только в XX веке, когда появились субкультурные ниши в виде кабаре и богемных кругов. К сожалению, им не удалось вступить в союз с главной оппозиционной силой об­щества — с рабочим движением. Ведь в нем политическая критика морали власть имущих превратилась в нечто такое, что как две кап­ли воды напоминало мещанскую буржуазную мораль.

Само рабочее движение вряд ли когда-нибудь анализировало себя с точки зрения критики морали. Первоначально и требования его были столь ясны и прозрачны, что только политическая реакция могла быть заинтересована в предположении чего-то, «за этим сто­ящего». Сложная моральная сфера, где обитали зависть, обида и затаенная неприязнь, на самом деле осваивалась скорее антисоциа-листически настроенным мышлением (от Ницше до Шоека). Но стоило рабочему движению достичь относительных исторических успехов, как оно понемногу перестало быть выше всех и всяческих подозрений. С этих пор и оно тоже оказалось в плену амбивалент­ностей. При этом неважно, в какой роли оно выступало — как «со­циальный партнер» на Западе или как государственная власть на Востоке,— в его рядах не желали знать ни о чем, кроме как о чисто политической «воле к власти». И в этом — причина его моральной уязвимости. Ведь марксизм изо всех сил отвергает импульсы, исхо­дящие от Ницше и от психологии бессознательного, и каждая лич­ная встреча с людьми из восточной сферы власти показывает, на­сколько поддерживаемый в них менталитет отстал от развития психо­логии — будто два величайших психолога эпохи, Достоевский и Толстой, не были русскими. Государство, основывающееся на силе, предполагает слепоту субъектов; оно делает все, что в его силах, что­бы не дать воплотиться в действии уже давно созревшей способнос­ти к рефлексии.

VI. Критика прозрачности

Под таким заголовком мы рассмотрим открытие бессознательно­го,

которое, как это следует показать, представляет собой необходи­мое следствие происходившего в Новое время процесса Просвеще­ния. Почти реакционный миф XX века в том, что Зигмунд Фрейд объявляется «открывателем бессознательного»*. Легенда о Фрейде не только искажает историческую истину, но и служит основанием для того, чтобы обвинять Просвещение в необъяснимой и абсурд­ной асимметричности развития, которая привела к задержке с ис­следованием бессознательного. Действительно, как, спрашивается, Просвещение критически и эмпирически исследовало сознание, так и не натолкнувшись на его «оборотную сторону»?

На самом же деле открытие бессознательного, и больше того, начало систематической работы с ним, приходится — само собой

разумеется, хотел бы добавить я,— на классическую эпоху Просве­щения. Как то описал Генри Ф. Элленбергер, история методично фиксируемых встреч с бессознательным начинается в последней трети XVIII века. Во времена, когда атмосфера подогревалась всяческим обскурантизмом (Калиостро и др.), начались систематические экс­перименты по внушению здоровья, что нашло первый выход в прак­тику в виде открытого Францем Антоном Месмером «животного магнетизма», хотя теория «флюидов» Месмера и была оценена его современниками и потомками как ошибочная.