Михаил Веллер

Критики пишут романы

* * *

В «Празднике, который всегда с тобой» есть полное нехитрой издевки место, где автор как бы искренне советует бездарному романисту стать критиком – и тот мгновенно расправляется и начинает его поучать.

Как правило критик не менее умен и образован, чем писатель. Часто более. И языком часто владеет не хуже. И слабости чужого текста видит лучше.

Чего же у него меньше? Креативного начала. Созидательной способности. Энергетического посыла, оформленного в стремление и умение создавать новые воображаемые миры из слов. Способности «над вымыслом слезами облиться» – над собственным вымыслом. Напитать и оживить текст кровью собственного сердца, как раньше романтики выражались. Сделать то, чего до тебя не было.

Сознавая и ощущая свою вторичность по отношению к писателю, который должен сначала написать, чтобы критик мог критиковать, весьма часто критик хочет сам быть писателем. И у него есть основания полагать, что напишет он не хуже многих письменников, чьи слабости ему явны. Многие критики – несостоявшиеся писатели.

И некоторые хотят состояться в этом качестве.

И обычно получаются серые, вялые, скучные, безжизненные и никому не нужные книги. Вторичные. Автобиографичные. Сконструированные. Господа офицеры! тсс! о подсвечнике ни слова!

Куража нет. Драйва нет. Свежего дыхания нет. Мускулистости фразы нет. Представления об огромном нервном напряжении нет, с которым «любой мусор в конце концов переплавляется в золото». Легкости, игры, кайфа, блеска – нет. Критик горд своим умением писателя – и одновременно понимает, что прилично писать труднее, чем ему казалось до сих пор.

Почему я не люблю критиков? Среди них есть хорошие, умные, образованные люди. В чем я отказываю критику в принципе? И зачем сам себе затрудняю подобными эскападами литературную жизнь?

«Благородному мужу» любая оценка оскорбительна уже сама по себе. Сам факт оценки автоматически ставит оценщика выше оцениваемого. Право оценки уже подразумевает положение оценщика над оцениваемым. Судья всегда выше подсудимого. А кто, черт возьми, этого арбитра на поле выпустил? А он сам выскочил. Ну так ты не учитель, я не второгодник. Вот тебе мячик – покажи-ка, что ты умеешь, продемонстрируй, как надо! Гм.

Подобно критикам, многие хорошие переводчики поэзии оказываются несостоятельны как поэты. Некреативны.

«Выхожу один я на дорогу», – вот что такое поэт. Переводчик выходит на дорогу, по которой поэт уже идет, пристраивается к нему и передает словами другого языка походку и пейзаж. Он не выбирает – он следует. Это тоже трудно. Но степени трудности разные. Здесь тоже нужен свой талант. Но степени талантливости разные.

В СССР критик был настолько же главнее писателя, насколько комиссар в РККА был главнее командира. Он не мог командовать, но мог организовать карьеру или расстрел командиру. Реальная власть дарила наслаждение собственной значимостью. Отлюбили мы комиссаров. «Чем отличается командир от замполита? Командир говорит: делай как я, а замполит: делай, как я говорю». Отлюбили мы замполитов.

Каждый должен и имеет право делать свое дело – но каждый и должен знать свое место. Написанные критиками романы честно и непредвзято занимают подобающее место в текущей литературе.