Кривое горе. Память о непогребенных

В 1980—1990-х годах группа французских историков во главе с Пьером Нора создала восьмитомное исследование памятников и других мест исторической памяти на территории Франции{365}. Смещая фокус внимания с содержания и функций культурной памяти на ее формы и «места», Нора считал памятники и музеи, созданные в разные эпохи французской истории, репрезентациями того, как меняется национальная идентичность. Возводя памятники, государство запечатлевает свои представления о самом себе в том виде, как они складывались на протяжении истории, и так конструирует собственное величие. Для национального государства бессмертная память о его победах и великих деятелях — не только необходимый инструмент, но и часть его внутренней структуры

{366}. Такая память становится Пантеоном, выборочной репрезентацией великих людей и событий прошлого. Памятники демонстрируют преемственность политической традиции, идущей от основателей национального государства.

Нора представляет различия между историей и памятью так, что читателю кажется, будто они принадлежат двум разным мирам. О неписьменной памяти Нора пишет с романтической ностальгией: память исчезает потому, что история модернизирует и тривиализирует ее.

В работе Нора культурная память представлена в виде пространственно организованных мест, статических, замкнутых и не связанных друг с другом. Его внимание приковано к монументам, мемориалам и музеям; он пренебрегает значением исторических споров и конкурирующих нарративов, альтернативных историй и романов, работающих с историческим вымыслом. Соавторы Нора преувеличивают роль пространственных структур культурной памяти и недооценивают ее временную динамику. Как показал феноменальный успех Нора во Франции 1990-х, этот сдвиг нашел понимание в современном ему обществе. Тони Джадт отметил связь между трудами Нора о местах памяти и монументальными конструкциями, возведенными во Франции в годы президентства Франсуа Миттерана. То было время, когда Франция предпочитала Интернету — космополитичному носителю памяти, не имеющему места, — закрытую сеть Минитель, привязанную к французскому языку и к стационарным терминалам{367}. Как обобщил Джадт: «Западное решение проблемы болезненных воспоминаний — в том, чтобы зафиксировать их, во вполне буквальном смысле, в камне»

{368}. Действительно, так поступили во Франции и Германии; но в России и в Восточной Европе не появилось ничего, что было бы похоже по масштабу на немецкие мемориалы или французскую историографию. В этих восточных областях траектории культурной памяти ведут в противоположную сторону. «Мягкие» формы памяти — романы, фильмы и споры о прошлом — обгоняют строительство монументов, мемориалов и музеев.

Мне нравится сравнивать памятники с кристаллами, которые образуются в растворе памяти, если этот раствор не слишком нагревать и не взбалтывать. Память в современной России едва доходит до минимального уровня кристаллизации. По аналогии с температурой раствора важным условием кристаллизации памяти является социальный консенсус. Высокий уровень консенсуса способствует быстрому росту памятников-кристаллов. Напротив, низкий уровень консенсуса подавляет кристаллизацию памятников, но усиливает брожение памяти среди помнящего и рефлексирующего меньшинства. Энтузиазм истинных героев памяти — таких людей, как Дмитриев или Иофе, — в этой ситуации становится жизненно важен. Подобно катализаторам, они помогают раствору памяти выделить кристаллы памятников.

Если в обществе есть согласие, к чему публичные дискуссии? Возможно, такова ситуация памяти в современной Германии. Во всей Восточной Европе культурная память все еще «горячая» и «жидкая», ее конструкции не пространственные, а временные, и структурируется она событиями памяти, а не ее местами{369}. Возможно, в этой модели есть свои диспропорции; но культурная динамика памяти в России и Восточной Европе во многом противоположна той, что Джадт обнаружил во Франции, и мы нуждаемся в сравнительной теории, которая помогла бы описать эти различия. Исследователи российской памяти и горя должны осмыслить и то, что на этой много испытавшей земле поставлено сравнительно мало памятников, и то, какое необычное влияние и распространение имеют здесь культурные тексты о прошлом — воспоминания, романы, фильмы, популярная и альтернативная история.