Кривой четверг

Но угрызения недолго терзали Свету. «Вместо того, чтобы пить, могла бы приготовить ужин. Я вот из-за нее тоже не могу нормально поесть, в дом противно войти: все водкой пропахло. Лежит небось, мычит — свинство одно! Обрадовалась, что отец уехал. Вот бы хорошо, если бы он не завтра, а сегодня вернулся, дал бы ей как следует, чтобы знала!» — мстительно подумала она.

Были у них, конечно, и относительно тихие вечера, когда отец начинал вспоминать свою деревню и, воодушевляясь всё больше и больше, рассказывал, какая там трудная земля, какие там леса и какие грозы бывали, как только приходило время убирать скошенную траву, — будто небо на куски разламывалось.

Рассказывая о родных местах, отец размягчался, начинал мечтать, как летом они все вместе — на этот раз обязательно — поедут к нему на родину, вспоминал, кто из родственников должен еще быть жив, обещал повезти на озера, ловить рыбу — такой вкусной ухи нигде не поешь! «А красота у нас какая… Об этом и не скажешь...» Света с удивлением смотрели, как меняется выражение лица у него, и думала: может быть, в самом деле права Флора Яковлевна — в деревне отец был бы другим. Город не для него!..

У отца до сих пор, несмотря на столько лет жизни в городе, осталось много деревенского, и особенно непонятное для Светы пристрастие к животным. Когда она была маленькая, отец купил корову. И корова запомнилась как что-то огромное, большое и теплое, словно летняя ночь. Потом заводили в основном кур и свиней. Отец всем давал незатейливые имена, но они будто приклеивались: Пеструшка, Хохлатка, Чернушка, Белянка, — и постоянно рассказывал про них какие-то смешные истории. Света после этого тоже останавливалась и смотрела на них. Но ничего интересного или забавного не происходило: ну, ходит себе курица, поклевывает зернышки, а петух в стороне ковыряется. Свинья Машка, от которой идет кисловато-терпкий запах, вызывает у Светы только брезгливость. Маленькие поросята, те, конечно, смешные и пахнут молоком. Они, как резиновые игрушки, пищат, когда их купают, а потом, смешно хлопая белесыми ресницами, поводя пятачками, засыпают, завернутые в тряпки. Но они слишком быстро вырастают и превращаются в долгоногих, противных свиней, вечно требующих и вечно ищущих еды. И в них уже ничего забавного не остается.

Животные тоже относились к отцу иначе, чем к другим. Куры бежали навстречу с радостным кудахтаньем, Машка радостно похрюкивала, дергаясь всем телом, как студень; поросята визжали, тесня друг друга. Почесывая Машку за ухом, отец что-то приговаривал ласково, а Света морщилась: сквозь серую щетину проступала какого-то противно беззащитного цвета шкура. «Что за удовольствие? — думала она, проходя мимо. — Все равно ведь зарежете и съедите».

Когда вышло специальное постановление и животных в городе держать запретили, когда исчезли Машки, Пеструшки и Хохлатки, Света сначала даже обрадовалась, не понимая, отчего так расстроился отец, — и возни меньше и вони нет, но однажды поймала себя на том, что двор теперь кажется пустым, нежилым и скучным.

Спросив как-то, что это читает Света, и узнав, что рассказ о лошади, отец оживился, стал просить ее почитать вслух: Света неохотно села, боялась разозлить его отказом. Но оказалось, что читать ему вслух интересно. Отец переживал за лошадь, сочувствовал, цокал языком и даже рассказал про ту, что была у них дома, в деревне, и как собака за ним ходила, сахарок, уж если заведется, он делил с ней поровну.

Когда Света закончила, отец долго не мог успокоиться, все возвращался к рассказу, просил перечитать какие-то куски, и эти вечера ей надолго запомнились. Но только в следующий раз в библиотеке ей ни одна книга про животных не попалась, она взяла только по программе. Так больше и не возобновились эти чтения. «А может быть, — подумала Света, — хоть как-то, хоть ненадолго они бы отвлекали отца и мать от ссор и драк?!»

Сам отец читал медленно, с трудом. «Я в школе сначала не понял, как это буквы складываются в слова. Другие читают, а я запоминаю — память у меня хорошая была. Учитель наш спросит, я тоже пальцем вожу, вроде читаю. А сам наизусть шпарю. Так, наверно, месяца три прошло. А он как-то и спроси меня первого — я ни тпру ни ну. «Как же ты, — говорит, — раньше-то читал?» — «Наизусть»,— отвечаю. Ох и бился он со мной! Еле-еле научил. Да я уж с третьего класса стал к отцу — он с бригадой плотников работал — убегать. В школу утром отправят, я посижу-посижу один-два урока — и к отцу. Знаю уж, где они работают. Плотники смеются: «Ты, Петруха, хоть бы пять классов окончил-то!» Ну, пять я окончил, да и сам не знаю, как. Ничего не помню».

Возвращаясь домой, отец частенько, тоже по-деревенски, приносил маленькой Свете гостинец: печенье, бублики, сушки, орехи или горстку «Плодово-ягодного букета» (липкие конфетные бумажки оставляли бледно-розовые отпечатки на пальцах, на сушках и бубликах). «Это тебе зайчик передал», — говорил он, улыбаясь.