Кризис Ж

– Ну представь. Вот я люблю гранатовый сок. И когда еду в какую-нибудь Грузию или Стамбул, постоянно его пью. Мне прямо кажется, вкуснее нет ничего на свете. Думаю – вернусь в Москву, буду покупать гранатовый сок в супермаркете, как я жила-то раньше без него. Но возвращаюсь – и пью воду, так же как до отпуска. Потому что гранатовый сок хорош в курортных декорациях, а дома он кажется слишком экзотическим, ярким, терпким. Противоестественным. На каждый день не годится. Или, скажем, рамбутан…

– Я поняла твою мысль, – остановила меня сестра Антонина. – Спасибо.

– Ну и вот, – закончила я презентацию.

– Ага, – безмятежно продолжила она. – Ты замечательно сейчас описала страстный роман с турецким аниматором. Ярким и экзотическим. А теперь давай поговорим о Боре. Реальном человеке и нашем друге.

Я села молчать. Не хотелось мне говорить о реальном Боре и вообще признавать его мнимое превосходство над турецким аниматором. Антонина не торопила и не настаивала. Потихоньку, аккуратно задавала разные мелкие вопросы. И я, сама не замечая, рассказала ей всю нашу сочинскую историю, вплоть до того момента, когда Боря уехал к себе домой, а я осталась на Шаболовке без него и без капли радости.

– И что, он с тех пор пропал? – спросила сестра. – Не пишет?

– Да нет, пишет. А еще чаще звонит.

– Звонит и просто болтает? Встретиться не хочет? – раскручивала сюжет Антонина.

– Почему, хочет. Завтра вот хочет. В театр собираемся, в Большой.

– А-а. Как на вашем первом свидании?

– Ну да. И потом в тот же ресторан. Точнее, в другой, но по тому же адресу – прошлый закрылся уже. Рестораны в Москве долго не живут.

– Точно. Как и любовь… – повела бровью Антонина, – к гранатовому соку.

Сестра замолчала, начала собирать чашки и медленно складывать их в мойку, а по пути еще вытирать стол, двигать табуретки, закручивать банку с кофе, переставлять что-то на полках. Давала мне время подумать.

– Ладно, – сказала я. – Ты права. Не похож Боря на аниматора.

– Угу, – равнодушно кивнула она, задвигая бедром ящик с ножами.

– И на опереточного злодея не похож.

– Ага.

– И действительно ничего плохого не сделал. Пока.

– Так.

– Но… Это же я, сестра твоя Жозефина. Посмотри мне прямо в глаз. Если я лечу куда-то, красивая, влюбленная и любимая, то обязательно впечатаюсь в стекло.

– Ясно, – сказала Антонина. – А каким образом из единичного случая с дверью выросла целая философия? Почему, скажи мне, ты постоянно ждешь подвоха?

И тогда я поведала сестре свою Поучительную историю.

Не сразу и не всю. Сначала я помогла Антонине навести порядок на кухне, но тут же предложила заново ее раскурочить и немного поискать секретную картину художника Шишкина. Поэтому к рассказу своему я приступила, сидя на полу у плиты и изучая содержимое духовки. Мало ли, может, Шишкин припрятал картину между противнями. А не сгорела она до сих пор, потому что портреты любимых женщин, как и рукописи, не горят – по крайней мере, в Нехорошей квартире. Антонина начала поиски с другой стороны кухни, от старого трясущегося холодильника.

– Вдруг вместо картины найдем масло, – выразила она робкую надежду.

Попугая Исаича пришлось прогнать в клетку – иначе он рвался помогать, норовил залезть в морозилку и порадовать нас замороженной птицей.

Я выложила на пол все противни, открыла нижний ящик духовки и, поигрывая холодным оружием в виде ржавого вертела, рассказала примерно это.