Кроха

– О том, чтобы выбрать себе жену, – выпалила она и замолчала, мысленно наслаждаясь картиной «Эдмон и женщины».

Но в данный момент это был Эдмон без женщин. Ибо когда его под белы руки подводили к представительницам противоположного пола, они, за исключением разве что меня, сразу превращали Эдмона в немой манекен. Как и у меня, у него была разработана специальная система навыков, помогавших ему исчезать. В нужный момент он волшебным образом набивал себя опилками и лоскутами, во всем его теле оставалась лишь кровь, которая приливала к ушам, и он превращался в безликое существо. Живые движения вновь возвращались к нему лишь после того, как очередная особа удалялась, и он несколько минут стоял в одиночестве, дожидаясь, когда в его члены вернется жизнь, и кровь медленно отливала от ушей и бежала по всему телу, омывая все эти опилки и лоскуты, пока те снова не становились его легкими, печенью, мочевым пузырем и кишечником.

Самой первой из потенциальных жен Эдмона была дочь торговца хлопком. Краснорожая деваха с крошечными свинячьими глазками и белесыми ресницами, от которой несло мочой. Ее папаша был похож на причавкивающего борова, а мамаша – на толстобрюхую хрюшку. Их свинарник был полной чашей, и маман мечтала объединить свое предприятие с их свинарником. Деваха уселась рядом с Эдмоном, как ей было указано, и мрачно глядела на него, но Эдмон сидел, точно окаменев. Ее родители о чем-то говорили с ним, но тот не проронил ни звука, отчего они обиженно насупились, а дочка заметно погрустнела: ее белесые лохмы на моих глазах засалились и повисли как пакля. Наконец она отважилась взять Эдмона за руку. Но при этом ее белое лицо побелело еще больше, она что-то прохныкала и после недолгих раздумий отдернула руку. Больше они в нашем доме не появлялись.

Той же ночью в дверь кухни постучали.

– Привет, Мари!

– Кто здесь?

– Это я. Эдмон. Можно мне немного побыть с тобой?

– Входи. Дверь закрой.

– Благодарю.

– Эдмон, ты сегодня с гостями был великолепен!

– Да?

– Конечно.

– Мари, я не хочу жениться!

– А тебе и не надо. Тебе надо остаться здесь, со мной.

Он пробыл у меня целых полчаса. Он принялся показывать мне куклу Эдмона, имея при этом очень печальный вид – из-за своих переживаний. А мне хотелось, чтобы он убрал куклу подальше, потому что такое было впечатление, будто между нами втиснулся кто-то посторонний, разрушив интимность ситуации. Когда же наконец он сунул любимую игрушку в карман, то сразу встал и ушел.

Визит семейства хлопкоторговца был лишь первым в череде кошмаров, через которые прошел Эдмон. Потом была дочь женского портного, которая нашла Эдмона «забавным», а за ней последовала дочь цирюльника-хирурга, которая все удивлялась: «Да он вообще здесь, с нами?» Никому из них он не показался желанной партией, напротив, все сочли, что он держится отчужденно и вообще какой-то неприглядный. Все они были глупыми слепцами, недостойными людьми, и я, ощущая огромное облегчение, готова была вопить от радости, что никто на него не посягнул. Однако его маман продолжала начатую ею охоту.

Мы с Эдмоном были в очаге зуда, охватившего дом, а может быть, и его источником. В то лето мы тесно общались, словно догадываясь, что наше время истекает, и нам, пока не поздно, нужно открывать новые грани в наших отношениях. Каждую ночь скрипели ступеньки на лестнице. Ночь принадлежала нам, и мы сполна пользовались этими часами.

Он проскальзывал ко мне, когда Жак уже спал глубоким сном.

– Только погляди на себя! – говорила я. – Ну, ты хорош!

– Да, я такой.

Мы разглядывали друг друга и болтали.

– Во мне росту пять футов пять и одна восьмая дюйма, – говорил он.

– Моя голова доходит тебе до сердца, видишь? Дай-ка я послушаю! Вот, стучит! Это звук Эдмона. Какой ты шумный!

Мы болтали о том о сем, мы держались за руки, а потом он уходил.

Дом был весь напоен этим зудом. Предприятие приносило изрядные барыши, и вдова с наставником смогли приобрести Обезьянник в свою собственность. Едва совершив эту покупку, они принялись декорировать здание по-своему. Стены на нижнем этаже оклеили алой бумагой.

– Всякий раз, когда я оказываюсь на пороге этого дома, – говорил Куртиус, – мне представляется, что я вступаю в необъятное тело титана и что эти красные стены – стенки отделов колоссального человеческого туловища.