Кроманьонец

В глазах любимой я прочитал удивление, может, вопрос…

– Сегодня к вечеру я скажу, кто убил Тоя. Вы все для этого должны быть здесь и вместе. Понимаешь?

Она кивнула, вернулась и вскоре присоединилась ко мне у костра.

Вышел из своего жилища Лим. Потянулся и, увидев нас, подошёл. Ему я тоже почти слово в слово повторил сказанное чуть раньше Утаре. Потом Уро и мужчинам-горцам, чуть позже – Люту и женщинам-Рыбам.

В целом неплохо всё складывалось: женщины и их дети – те, кого привёл в посёлок Той, появились последними. Когда же всё племя собралось, было так тихо, что потрескивание костра казалось громким и полусонно, плеском дышала река. Пленницы услышали от меня обещание, что укажу к вечеру убийцу, и, прижимаясь друг к другу, стояли чуть в стороне, но понять, кто из них мог совершить убийство, тогда я так и не смог. Все они выглядели напуганными и жалкими. И что в них Той нашёл? Толстые, коротконогие, с большими отвисшими грудями, мне озёрные девы не нравились. И пахло от них рыбой. Помнил из прошлой жизни, что запах рыбы от женщины несовместим с любовными утехами. Можно, конечно, если экстремал и не брезглив, но врачи не рекомендовали…

Вздохнув, Утаре встала и скрылась в чуме. Спустя минуту вышла со шкурой косули в руках и присела у входа на замшелый валун, появившийся тут в моё отсутствие, принялась за шитьё.

Муш увёл пленниц к лесу, после них Лют, Лим и Туро ушли за чумы, а за ними и другие соплеменники потянулись. У каждого появились какие-то дела. Спустя полчаса дюна у её подножия напомнила мне цыганский табор из кинофильмов семидесятых. Чтобы так шумно было в посёлке, не вспомню.

Знойный степной ветер доносил запахи прогорклой полыни, опалённого солнцем ковыля и чего-то ещё, названия чему я не знал. День выдался неожиданно жарким, но я всё так же сидел у костерка и, игнорируя палящее солнце, пытался смастерить уздечку. Мысль приучить куланов к труду всё как-то не выходила из головы. А ближе к закату ко мне подошли металлурги-неофиты.

Лют и Туро остались стоять, а Лим присел рядом и протянул мне что-то завёрнутое в полоску кожи. Светлые соломенные волосы мастера были растрёпаны, лицо покрасневшее, зеленоватые, всё ещё мальчишеские глаза источали радостный свет. Я осторожно развернул свёрток и увидел топор. Нет, настоящий шедевр! Не то что мои «кельтики». Такой красавец в будущем назовут вислообушным. Надевался он на топорище привычным для людей будущего способом и закреплялся клином. Как, каким образом этому мастеру, ранее работавшему только с камнем, удалось обогнать время на тысячи лет и придумать такую совершенную форму, я не представлял. Чудо, гений, а может, я стал тому причиной? Вспомнилось, как что-то похожее я рисовал на песке, когда за моей работой наблюдал Туро. Но форму такую делать я не стал, экономил металл, да и работа мне тогда показалась сложной.

Своего восторга скрывать я не стал, с удовольствием колотил Лима по плечам, и все мы громко смеялись, чем заинтересовали соплеменников. Они подходили один за другим к нашей компании, смотрели, трогали и так, на всякий случай присоединялись к веселью. Не все тогда понимали, что именно сделал Лим.

Вдруг Уро пронзительно свистнул, и десятки глаз мгновенно обратились к нему. Горец указал на лес, и я увидел возвращающихся с Мушем пленниц.

– Садитесь тут и ждите. Когда они придут, громко зовите дух Тоя…

Думал, придётся им разъяснять, как звать, ничего подобного – соплеменники молчали, значит, вопросов у них ко мне не было…

– Той, Той… – выли соплеменники. Жутко выли…

Не знаю, что чувствовали озёрные девы, но у меня после того, как внезапно заголосила, выбиваясь из общего тона высокими нотами, Тиби, мурашки по спине побежали. Взяв флягу с вином и пиалку, я вышел из чума.

Непривычно сутулясь, как ходил обычно Той, я нёс поклажу, стараясь выглядеть старым и изнурённым, не таким, как привыкли видеть меня соплеменники. Похоже, спектакль удавался: Тиби смотрела на меня, тараща глаза, забыв, что нужно продолжать звать дух вождя, да и удивление в глазах Лило тоже почему-то мотивировало меня сыграть задуманное как можно лучше.

Доковыляв к стоящим как на плацу подследственным, я плеснул вина в пиалку и опрокинул в рот. Потом, скаля зубы и зловеще посмеиваясь, налил снова и передал одной из женщин-пленниц. Пальцы озерянки дрожали, я почувствовал это, передавая ей пиалу, и подумал, что это хороший знак! Но всё же она выпила подношение, и, будто выдохнув, словно гора с её плеч свалилась, вернула чашу.

Вторая, третья, мальчик лет двенадцати… Неужели ничего не получится?! Наливая очередную порцию «сыворотки правды», я зловеще зашептал:

– Чую, чую, рядом смерть моя, ох рядом…

Надо было раньше что-то подобное учудить. Девушка, стоящая предпоследней в шеренге пленниц, не выдержала и побежала к реке. Хоть за ней никто не погнался, но, спускаясь с дюны, она споткнулась и упала, но, преодолев на четвереньках пару метров, поднялась и снова побежала. Плюхнулась толстой, неповоротливой рыбой в воду и поплыла. Шустро поплыла. Нашим бы так…