Кроме Стоунхенджа

Ральф Уолдо Эмерсон был пылким и мудрым натуралистом. Оптимист, он видел силу бога в природе и силу идей в человеке. «Берегитесь топ минуты, когда великий бог даст волю мыслителю на этой планете», – сказал он. Берегитесь Эмерсона! Это он привил идею неограниченного роста запыхавшемуся пуританизму прошлого века, когда Америка жаждала создать культуру выше европейской: «Человек вскармливается неиссякаемыми источниками и черпает, сколько ему нужно, у неистощимой мощи». «Кто может поставить предел возможностям человека?» Век спустя, в наши дни, он, вероятно, первый внес бы изменения в эту философию самодостаточного роста и приспособил бы свои чаяния к возможностям экосистемы. Его соученик по Гарварду, тоже живший в Конкорде, Генри Торо был более практичен. Он подчеркивал важность равновесия в природе. Он был экологом задолго до того, как появилось это слово, задолго до того, как идеи экологии зазвучали по всему миру.

Торо взял взаймы топор и построил хижину в шт. Массачусетс, у Уолденского озера; согласно сообщению в конкордской городской газете, он ориентировал диагональ фундамента по календарной линии на точку солнечного восхода в дни равноденствий, 21 марта и 22 сентября. Два года он жил так же независимо от человеческого общества, как живет птица в гнезде, и писал свой вдохновенный «Дневник» натуралиста. Птицы слетались на его зов и рыбы проплывали между его пальцами. Торо ставил своей целью вывернуть наизнанку пуританское понятие недели – шесть дней для обогащения разума и духа, один день для труда. Он был полностью удовлетворен этой жизнью на том уровне, который предъявляет минимальные требования к экосистеме.

Если глашатаи экологии правы, гражданам промышленных (переразвитых?) стран предстоит пережить значительный процесс приспособления как в материальном, так и в психологическом отношении. Возможно, нам придется привыкнуть к идее семьи без автомобиля, к энергетическому уровню с бюджетом тепла на уровне фермы XVII в. и к небольшим городкам, расположенным поближе друг к другу для сокращения перевозок. (Никакой «золотой молодежи», шляющейся по планете на личных реактивных самолетах!)

Рис. 40. Символический рисунок Аллена Гинзберга.

В числе первых выразили беспокойство перед грозящим катаклизмом различные студенческие общества и объединения. Мы с женой в течение «Недели Земли» в 1970 г. присутствовали на ряде их заседаний. Аллен Гинзберг, поэт нового стиля («Оммммммммм…»), с которым мы там встретились, нарисовал для нас классическую картину трех рыб с одним общим глазом внутри круга – это должно символизировать взаимозависимость всего сущего. Появилось множество неофициальных клубов, которые ставят своей целью обсуждение, планирование, сплочение, а также регистрацию вредных мнений – пульса загрязнения среды обитания. Это и есть те «наши дети», о которых говорило Движение за выживание, то поколение, которому придется лицом к лицу встретить все эти проблемы – истощение запасов топлива и полезных ископаемых, загрязнение среды начиная от морского дна и вплоть до стратосферы, уровни шума и радиации, психологическое перенапряжение, создаваемое темпом современной жизни, противоестественностью резкого перехода человека от устойчивой среды обитания к непрерывно и быстро меняющейся, в которой большинство окружающих предметов созданы техникой и были неизвестны еще поколение назад.

Все это приводит к огромным сложностям. Экосистема Солсберийской равнины и долины Нила была проще и управлялась легче. Экология находилась в равновесии, потребление естественных ресурсов было минимальным. Окружающая среда осознавалась, вызывала благоговение, почиталась, и в те доисторические времена, несомненно, существовало вполне удовлетворительное представление о месте человека во Вселенной. В той древней устойчивой системе человек достиг самой сути тех целей, которые ставятся перед цивилизацией в наши дни.

14

Заключительные мысли

Я снова сидел за моим письменным столом, работая на этот раз над проблемами ионизации верхних слоев атмосферы под воздействием метеоритных частиц. Внизу под окном виднелись теннисные корты, а дальше вставали дома Кембриджа.[53]

В дверях показалась массивная фигура Иммануила Великовского. Обаятельная улыбка, крепкое рукопожатие, солидная профессорская седина, мягкий, но зычный голос. Привел его наш общий знакомый из одного бостонского высшего учебного заведения, а цель его визита заключалась в том, чтобы обсудить со мной «Разгадку тайны Стоунхенджа». Он сел перед книжным шкафом по ту сторону моего настольного арифмометра. Его спутник закрыл дверь и сел рядом с ним.