Кромешник

Галло, узнав об этой новости, повел себя так, чтобы друзья и недруги поверили в его к этому причастность. Маразм им овладел либо чрезмерная хитрость его подвела, но в ночь с понедельника на вторник, ближе к утру, люди Германа легко перебили жиденькую охрану возле дома старого Галло, ворвались к нему, но ничего не взяли, кроме самого хозяина. Тот раскололся быстро и основательно, предоставив алиби на свой счет: ни убивать, ни отдавать такие приказы он не мог в этот день чисто технически. Ему поверили и пристрелили без дальнейших мучений. Смерти на этом прекратились. Прибывший из Штатов Микеле Наварра, полный тезка своего дальнего родственника, погибшего когда-то на Сицилии, тотчас предложил мир, мало чем отличающийся от капитуляции, попросил прекратить все распри, пока люди с обеих сторон будут хоронить своих мертвецов. Его предложение было принято.

Серое морозное апрельское утро сменилось чистым и ясным днем: выглянуло солнце, воздух стал свеж и звонок, католическое кладбище, убранное червленым золотом осеннего леса, дышало смирением и уютом, и только в противоположных его концах клубились две темно-серые тучи: родственники и сподвижники провожали покойников в последний путь. В почти поголовно католическом Бабилоне только двое покойников из Дудиной армии принадлежали иной конфессии, протестантской, кажется; остальные присутствовали здесь, смирно почивая в бронзовых гробах. На другой стороне кладбища гробов было немногим больше, так как половину из погибших посмертно депортировали на родину. Рыдания и крики нарушали благолепие скорбного дня, метались в толпе очумевшие в своем азарте репортеры, детективы прохаживались, как на скотном рынке, между скорбящими, делали записи в блокнотах, телохранители бдительно зыркали по сторонам. Мало кто теперь обращал внимание на толстенькую низенькую старушку, тихо плакавшую возле гроба с Дядей Джеймсом, ее обожаемым сыном. Двойное горе постигло старуху: ее муж, отец Джеймса, умирал в больнице от инсульта, вызванного смертью сына, врачи однозначно сказали – надежды нет. И вот она, оставив мужа на попечение сиделок, провожает свое несчастное чадо туда, куда ей самой давно бы уже пора, потому что жить больше незачем, но Господь не берет ее душу… О, она ни секунды бы не колебалась и отдала бы душу даже врагу рода человеческого, если бы это могло оживить ее мальчика, такого хорошего и такого несчастного…

Звучали речи, клятвы отомстить и признания в верности, сыпались слова, словно комья земли в могилу, – уходила эпоха. Пройдут годы, прежде чем прибывший из-за моря-окияна Наварра (кличка Заморский, данная ему авансом местными делаварами, постепенно трансформируется и превратится в Заморыша), сумеет восстановить из руин кое-какие завоевания своих предшественников, но никогда уже пришельцам не стоять на равной ноге с быстро прогрессирующими аборигенами. Не бывать уже в прежнем виде и организации Дяди Джеймса – развалилась она, подобно империи Карла Великого, на удельные княжества: основную часть, с публичными домами, ростовщичеством и героиновой розницей, унаследовал Герман, недалекий, но по-мужицки хозяйственный уголовник, в прошлом вытрясатель чужих долгов. Продовольственный рынок и рэкет нескольких магазинов оттягал Нестор, не желавший больше терпеть над собой никаких начальничков. Полтора десятка преданных ему боевых ребят, не считая пристяжи подсобной, – это достаточно серьезно, чтобы к нему не лезли всякие свиные рыла. Наследство Боцмана – лотереи и угон автомобилей – вообще попали к чужим: некий Дядя Фритс, по кличке Кошеловка, чья «юрисдикция» распространялась на стадион, возле которого свил гнездо Боцман, ныне покойный, наложил свою лапу на лотереи и в ультимативной форме предложил угонщикам свою помощь и защиту. Мазила пока парился в следственном предварительном, когда и кто будет вынимать его оттуда – вопрос оставался открытым. Корсиканцы жили тихо и наособицу, почти как китайцы; вместе с вольнодумным Франком оборвались доверительные деловые связи с местными: «Может, оно и к лучшему», – посчитали патриархи клана.