— Я читаю тихо, повелитель, — едва шевеля губами, прошептал грамотей.
— Ты меня слышишь? У тебя все хорошо?
— Я слышу, мой повелитель. У меня все хорошо, мой повелитель. — Взгляд писаря, казалось, обрел былую живость, но вслух он продолжал: — Чего желаете, мой повелитель?
— Ступай, утопись, — буркнул казначей.
— Как скажете, мой повелитель, — склонил голову писарь и, как ни в чем не бывало, отправился к выходу.
— Постой, ты куда?
— Исполнять волю моего повелителя, — со спокойной уверенностью сообщил мужчина.
— Ладно, живи. Иди сейчас домой, ложись спать, придешь завтра к обеду.
— Как будет угодно моему повелителю.
Он снова повернулся к выходу.
— Книгу-то оставь.
Писарь с дурацкой, будто приклеенной улыбкой протянул Священное Писание казначею, поклонился и отправился восвояси.
— Занятно получается, — глядя ему вслед, пробормотал мастер Элигий. — Даже еще занятнее, чем я предполагал.
Тюфяк в комнате лекаря вовсе не напоминал перину, достойную аристократа, чей род считался знатным уже в эти самые времена, когда потомки Меровея боролись за власть с ближайшим своим окружением. Но выбора не было. Приходилось мириться с вопиющим фактом, что в этой части Европы еще никому не пришла в голову идея использовать лебяжий пух вместо соломы. Но еще хуже, чем с перинами, обстояло дело с будильниками. То ли местные петухи были настроены на разные часовые пояса, то ли по примеру римских гусей они желали спасти замок от надвигающейся угрозы, но горланили они почем зря, совершенно не считаясь с восходом солнца. Между тем потенциальная угроза приближалась и напоминала о себе лучше всякой птичьей живности.