Крошка Доррит. Книга 1. – Бедность

— Возвращаясь домой, — его голос дрогнул, когда он произносил эти слова, — постарайтесь убедить себя, что у вас есть еще один друг. Я не стану давать обещаний и не скажу ничего больше.

— Вы очень добры ко мне, сэр. Я уверена в вашей искренности.

Они пошли обратно по жалким грязным улицам мимо бедных мелочных лавчонок, пробираясь сквозь толпу грязных разносчиков, столь обычных для бедных кварталов. Им не встретилось на пути ничего, что могло бы порадовать хоть одно из пяти человеческих чувств, но для Кленнэма это не было обыкновенной прогулкой под дождем, по грязи, среди уличного шума, так как на его руку опиралось маленькое, хрупкое, заботливое создание. Он думал о том, что она родилась и выросла среди этих сцен и до сих пор оставалась среди них, привыкшая к этой обстановке, хотя и не подходившая к ней; он думал о ее давнишнем знакомстве с грязнейшими подонками общества, о ее невинности, о ее вечной заботливости к другим, о ее молодости и детской наружности.

Они вышли на Хай-стрит, где находилась тюрьма, когда чей-то голос крикнул:

— Маленькая мама, маленькая мама! — Доррит остановилась и оглянулась. Какая-то странная фигура бежала к ним со всех ног, продолжая кричать: «маленькая мама!» — но споткнулась, упала и опрокинула в грязь корзинку с картофелем.

— О Мэгги, — сказала Доррит, — какая ты неловкая!

Мэгги не ушиблась и тотчас вскочила и стала подбирать картофель, в чем помогли ей Крошка Доррит и Артур Кленнэм. Мэгги подобрала очень мало картофеля, но очень много грязи; однако в конце концов весь картофель был собран и уложен в корзину. Затем Мэгги отерла шалью грязь со своего лица и дала возможность Кленнэму рассмотреть ее черты.

Она была лет двадцати восьми, ширококостная, с грубыми чертами лица, большими руками и ногами и совсем без волос. Ее большие глаза были прозрачны и почти бесцветны, они казались нечувствительными к свету и точно застывшими. Ее лицо выражало напряженное внимание, характерное для слепых, но она не была слепой, так как довольно хорошо видела одним глазом. Лицо ее нельзя было назвать безобразным, хотя от этого спасала ее только улыбка, добродушная улыбка, приятная и в то же время жалкая. Большой белый чепчик со множеством складок прикрывал безволосую голову Мэгги и не давал держаться на ней старой черной шляпке, которая болталась за ее плечами, как ребенок у цыганки. Только комиссия старьевщиков могла бы решить, из чего было сделано ее остальное платье; по виду оно более всего напоминало морские водоросли, перемешанные с гигантскими чайными листьями. В особенности ее шаль походила на хорошо вываренный чайный лист.

Артур Кленнэм взглянул на Доррит, как будто хотел сказать: «Можно спросить, кто это?». Доррит, руку которой схватила и гладила Мэгги, отвечала словами. (Они стояли в воротах, где рассыпался картофель.)

— Это Мэгги, сэр.

— Мэгги, сэр, — повторила последняя. — Маленькая мама.

— Это внучка… — продолжала Доррит.

— Внучка… — повторила Мэгги.

— Моей старой няни, которая давно умерла. Сколько тебе лет, Мэгги?

— Десять, мама, — отвечала Мэгги.

— Вы не можете себе представить, какая она добрая, сэр, — сказала Доррит с выражением бесконечной нежности.

— Какая она добрая, — повторила Мэгги самым выразительным тоном, относя это местоимение к маленькой маме.

— И какая умница, — продолжала Доррит. — Она исполняет поручения не хуже всякого другого. — Мэгги засмеялась. — И на нее можно положиться, как на английский банк. — Мэгги засмеялась. — Она зарабатывает свой хлеб исключительно своим трудом. Исключительно своим трудом, сэр, — повторила Доррит торжествующим тоном, — уверяю вас!

— Расскажите мне ее историю, — сказал Кленнэм.

— Слышишь, Мэгги, — отвечала Доррит, взяв ее большие руки и слегка похлопывая их одна о другую, — господин, приехавший из чужих краев, желает знать твою историю.

— Мою историю! — воскликнула Мэгги. — Маленькая мама!

— Это она меня так называет, — сказала Доррит довольно сконфуженным топом, — она очень привязана ко мне. Ее старая бабушка была к ней не так добра, как следовало бы ей быть. Правда, Мэгги?

Мэгги покачала головой, сложила ладонь левой руки в виде чашки, сделала вид, что пьет, и сказала: «Джин!». Затем принялась бить воображаемого ребенка, приговаривая: «Щеткой и кочергой».

— Когда Мэгги исполнилось десять, — продолжала Доррит, не спуская глаз с ее лица, — она заболела, сэр, и с тех пор уже не сделалась старше.

— Десять лет, — подтвердила Мэгги, кивнув головой. — Но какой чудесный госпиталь! Как там спокойно! Как там чудесно! Точно в раю!

— До тех пор она не знала покоя, — сказала Доррит шёпотом, обращаясь к Кленнэму, — и не может забыть о госпитале.

— Какие там кровати! — воскликнула Мэгги. — Какой лимонад! Какие апельсины! Какой чудесный бульон и вино! Какие цыплята! О, вот бы где остаться навсегда!