Крошка из Шанхая

В бар вошел мужчина весьма примечательной внешности. При его виде сердце замирало от неминуемого предчувствия любви и страха оказаться отвергнутой. Кожа была удивительно гладкой, тело стройным, а блестящие волосы зачесаны наверх и торчали, как дикорастущая трава. Глаза с томной поволокой. Глядя на кого-либо, он прищуривался и его взгляд становился похож на лисий. Орлиные черты лица придавали всему облику богемный вид. Небольшой диссонанс в его опрятную миловидную внешность вносила закругленная эспаньолка, делавшая его похожим на жестокого линглеи.

Судя по всему, он хорошо знал Пу Юна и Люси и подошел поздороваться. Пу Юн представил нас друг другу. Красавчика звали Летун, он был самым знаменитым стилистом в Пекине, да и во всем Китае. Имея «зеленую карту» США, он порхал по миру в погоне за новыми веяниями, вдохновением и красотой. Любая женщина в китайском шоу-бизнесе была бы несказанно счастлива, заполучив его себе в консультанты по имиджу.

Мы поболтали. Он все время улыбался, глаза сверкали, как капли росы на цветке персикового дерева. Я почему-то смущалась, не осмеливалась слишком часто смотреть в его сторону, чтобы он не подумал, что я заигрываю. Этой ночью мне уж точно было не до любовных приключений. Женщин, у которых в прошлом уйма любовников, сейчас хоть пруд пруди. Когда им за тридцать, у них на лице написано, что они готовы на все. «Жаль, что мужчины видят во мне не писателя, а женщину», – подумала я, невольно впадая в самообман.

Группа вышла на сцену. Электронная гитара взревела подобно дикому зверю в джунглях, и люди в многоликой толпе мгновенно оживились, раскачиваясь взад и вперед, как наэлектризованные, и так энергично мотая головами, что, казалось, те вот-вот оторвутся. Я влилась в гущу толпы и раскачивалась с ней в унисон в счастливом бездумном экстазе. Раскрепостилась и целиком предалась зажигательной музыке.

Лица отливали синевой, незнакомые люди бесстыдно флиртовали посреди раскаленного гула. Зал наполнился пронзительными, грохочущими звуками. Казалось, еще немного и они чиркнут друг об друга прямо в воздухе и высекут фонтан искр, опалив все вокруг.

– Я та-а-ак счастлив, – истерично завывая, надрывно пел парень на сцене.

Летун стоял рядом и, улыбнувшись, погладил меня по заднице. Вид этого красивого бисексуала с характерным макияжем на вечно ухмыляющемся лице был мне невыносим. Его брови, щеки и баки были обильно припудрены. Он спал и с мужчинами, и с женщинами, и, по его словам, все его подружки страшно ревновали его к парням. Он безнадежно увяз в паутине сложных сексуальных взаимоотношений и никак не мог определиться со своей ориентацией.

– В нашей стране миллионы крестьян с трудом сводят концы с концами. Так что можно считать, что вы везунчик, – сказала я ему.

Он ответил, что считает меня умной и загадочной. Его пленило мое спокойное лицо и добродетельно застегнутая на все пуговицы блузка, словно у благовоспитанной леди.

Я несколько раз послала его матом, и больше ничего не говорила. Но в душе считала его достаточно красивым, чтобы свести меня с ума. Мне ведь никогда не нравилось ругаться.

– У тебя премиленькая попка! – прокричал он мне в ухо. Музыка была слишком громкой.

В половине третьего ночи наше такси продиралось по пекинским улицам, словно по необъятному средневековому лесу. На небе не было луны, но зато крыши домов покрылись инеем.

К трем часам мы добрались до дома еще одного из членов рок-н-ролльного братства. Это была комната гигантских размеров. Здесь хозяйничала американка, лаомэй, когда-то известная гужоупи, но раскаявшаяся в своих прегрешениях и вышедшая замуж за ударника. Ударник выстроил небольшую теплицу, в которой, по слухам, выращивал марихуану. Вся компания дружно пила, пела, играла в маджонг и компьютерные игры и что-то бормотала в любовном угаре.

К четырем утра кое-кто из гостей занимался любовью в джакузи, некоторые заснули как убитые, другие тискались на софе. Остальные решили отправиться в ресторан «Синцзян» полакомиться лапшой ручного приготовления. Я вцепилась в рукав Пу Юна, боясь затеряться в ночном Пекине. Заблудиться в городе в этот час было бы не просто плохо, а ужасно: на улице ледяной ночной ветер словно резал кожу острой бритвой.

Летун куда-то испарился. Среди тех, кто ел домашнюю лапшу в «Синцзяне», его уже не было. У меня нашлась, по меньшей мере, пара объяснений: одно – что его кто-то подцепил, другое – что он сам подцепил кого-то. Кто знает? Он вечно был либо прекрасным охотником, либо добычей. К счастью, я не дала ему номер телефона. Иначе сейчас чувствовала бы себя несчастной и брошенной. Коко в разгар Рождества – существо, более чем когда-либо склонное к меланхолии и патетике.